Ланцет и Мейстер. Дело № 1: Ведьмин кот - Дана Арнаутова

class="p1">Видо смотрел во все глаза, как Ясенецкий с таким же спокойным и доброжелательным лицом, как всегда, укладывает на матрасы Уве и Якоба, показывая, как проделал это неделю назад. И еще раз. И еще. И снова.

Как там сказал фон Гейзель? Для ученого московит слишком хорошо дерется?

Среди буршей множество отличных фехтовальщиков, студенческие дуэли — давняя традиция, с которой власти даже бороться особо не пытаются. За полной бесполезностью попыток!

Драки у этой публики тоже излюбленное времяпровождение. Студиозусы дворянского сословия обычно фехтуют с детства, и многим ставили руку отменные фехтмейстеры, нанятые родителями. Кулачный бой ученый люд хоть и считает занятием грубым, недостойным образованного человека, но кабацкие пирушки буршей — дело особое, там свои понятия о лихости.

В семинарии Ордена драки, разумеется, были запрещены, но за них аколитов наказывали не так строго, как за непочтение к преподавателям, порчу книг или пропуск молитвы. Драки же… Там, где собралась толпа мальчишек разного сословия, состояния и характера — как без них?

Сам Видо не дрался никогда, его обходили стороной самые отчаянные задиры. Иногда он принимал это как должное, иногда накатывала странная глупая обида, что даже в этом его не считают своим. Но задираться первым он тем более не мог себе позволить, это совершенно не сочеталось с его понятиями о чести и правильном поведении. А вот видеть — видел, и довольно часто. И в семинарии, и потом.

Ясенецкий дрался неправильно. Вернее будет сказать, что он не дрался вовсе! Уве и Якоб, а потом остальные бойцы, вызванные капитаном, наскакивали на него, и казалось, что московита сейчас повалят и скрутят с легкостью, как и полагается! Но он — Видо вспомнил слова капитана о медведе и борзых! — с обманчивой плавной легкостью поворачивался, наклонялся, поднимал и опускал руки… И рейтары, то по одному, то по двое, отлетали от него сами или опускались на колени, шипя от боли в небрежно — так это казалось! — прихваченных Ясенецким руках.

Это было странно, непонятно и, пожалуй, красиво. Но от этого не менее обидно.

Дольше всех ведьмак возился с Йоханом Малым. Его он крутил, как ребенок крутит огромную куклу в свой рост — с некоторым усилием и все же успешно, потому что кукла податлива и не имеет своей воли.

— Дык это, а я понял, кажись! — вдруг заявил Йохан, отдуваясь и расплываясь в радостной улыбке. — Вовсе тут и нет секрета никакого! Просто надо мя-а-а-агонько так тянуть! Вот вроде как батюшка в трактире лишку хватил, и ты его домой ведешь. Вроде и дернуться не даешь, чтобы в канаву не сверзился, а при этом со всем почтением — батюшка ведь!

Рейтары заухмылялись, даже по лицу капитана, раздосадованного то ли неудачами своих людей, то ли тем, что он тоже ничего не понимал, скользнула улыбка.

— Именно! — в ответ не менее радостно вскинулся Ясенецкий. — Йохан, ты умница! Молодец! Ах, какой же ты молодец, дружище! Ну-ка, давай еще разок! Мягко и плавно, все правильно!

Секрет, если это и был тот самый секрет, оказался таким простым и при этом снова непонятным, что Видо растерялся. Мягкость в борцовском приеме? Это вообще как? Бой, любой бой, от благородного поединка до вульгарной драки — это сила и натиск, это управляемый гнев либо отвратительное безумие, но чтобы мягкость? Что это вообще такое…

И вдруг он отвлекся от возни на матрасе, за которой с упоением следили все, даже пара дежурных, которым не полагалось покидать пост, но это не мешало Вилле и Свену таращиться, вытянув шеи, на тренировку.

Мимо Видо в сторону флигелька, выделенного юной ведьме для работы, шел Клаус. Единственный, кого устроенное Ясенецким зрелище не заинтересовало совершенно, Клаус на него даже не явился. Он вообще непонятно, где был до этого, потому что шел из внутреннего двора.

Что-то в его облике насторожило Видо. То ли слишком уж напряженные, даже чуть сгорбленные плечи, которыми рейтар на ходу передернул, словно они зудели, то ли застывшее лицо, то ли просто удивительная целеустремленность — шагал Клаус так, словно его тянула к флигельку невидимая веревка.

— Клаус! — окликнул Видо, когда рейтар был от него в паре шагов, и тот нехотя замер.

Но обернулся с должной поспешностью и почтительно склонил голову.

— Зачем ты идешь к фройляйн Курц? — осведомился Видо, внутренне поморщился от собственной бестактности и уточнил: — У тебя что-то болит?

— Никак нет, герр патермейстер! — отчеканил рейтар, и Видо отметил, что глаза у него мутные, покрасневшие, а веки набрякшие, словно всю ночь пил или попросту не спал.

Впрочем, первое никто бы ему позволил, а вот второе куда вероятнее. Вчера капитан собирался Клауса наказать, а слова у фон Гейзеля с делом не расходились. Порка хорошему сну точно не способствует.

— Вчера обидел фройляйн ведьму. Согласно приказанию капрала, иду извиняться! — так же четко добавил Клаус.

— Извиняться… — повторил Видо, вновь чувствуя что-то странное, но не в силах понять, что же именно.

И есть ли это странное вообще или это просто следствие его собственного плохого настроения?

А потом он посмотрел на руки Клауса. Руки эти сжимались в кулаки так крепко, что костяшки побелели. И были содраны, а на самых сгибах запеклась неряшливыми бурыми пятнами кровь, так, словно Клаус побывал в лютой драке. Или лупил кулаками стену в припадке бессильной злобы.

Из правого кулака свешивалось что-то голубое.

— Извиняться, значит? А что в руке?

Клаус разжал кулак — как показалось Видо, через силу. Ленты! Ярко-голубые ленты из блестящего шелка, дорогие, даже зажиточные горожанки вплетают их в косы не каждый день, а по праздникам.

— Луизе купил, — отстраненно проговорил рейтар. — Она голубое любила. Обрадовалась бы, а, герр патермейстер? Не успел подарить. Ничего не успел. Ну ладно. Пойду извинюсь. Подарю. К лицу придутся.

И зашагал к флигелю так быстро, словно боялся передумать, расплескать явно вымученные извинения.

Извинения?!

Грязный, в запекшейся крови кулак, стиснутый до белизны, пустые глаза, окаменевшее лицо — да кто так извиняется?! И эти смятые ленты, купленные для нареченной! Подарить их другой? Так быстро?!

Больше не обращая внимания на тренировку, Видо пошел за рейтаром, который уже переступил порог флигелька. Ничего с Клаусом не будет, если извинится при патермейстере, но с каждым мгновением подступавшей тревоги Видо все сильнее казалось, что намерения несчастного далеки от извинений.

И, кстати, случайно ли он выбрал момент, когда все,