Ланцет и Мейстер. Дело № 1: Ведьмин кот - Дана Арнаутова

— Петь! — позвал Стас, подходя и трогая друга за плечо. — Ты чего, Петь?

Будь это кошмар, обернулась бы к нему какая-нибудь тварь, но нет, это был Петька. Худой, совсем не похожий на стереотипное представление о здоровенных сибиряках, с добродушной и вечно чуть виноватой улыбкой, которая смягчала острые черты лица.

— Стасик! — обрадовался ему Петька. — А я вот молюсь!

— Это я вижу, — почему-то хмуро сказал Стас, хотя видеть Петьку всегда был рад. — За меня-то зачем?

— Как зачем? — Петька посмотрел укоризненно. — Я тебя каждый день поминаю в молитвах. Я же обещал, помнишь?

— Да помню, — вздохнул Стас. — И надо оно тебе? Ну не верю я, Петь. Не ве-рю.

— Это ничего, Стасик, — серьезно сказал Петька. — Зато Он в тебя верит! — И, пока Стас давил в себе глумливый смешок насчет этой реплики, так же серьезно продолжил: — Тебе сейчас очень нужна молитва, я точно знаю! Раз ты молиться не можешь и не хочешь, я это буду делать — как обычно и даже больше. Но… лучше бы ты тоже молился, Стасик. Легче будет! А Господь тебя услышит, не сомневайся!

— Господь твой! — яростно начал Стас и осекся. Ну что толку срываться на Петьке, только обидишь его. Но изнутри поднималась лютая обида. Второй раз в жизни ему было так больно и горько, так размазывало несправедливостью и жестокостью бытия. Второй раз он не понимал, почему эта самая жизнь так с ним поступает! — Петь, вот скажи, за что?! — все-таки не выдержал он. — Ладно, я! Хоть я в виду имел духовный рост через тернии, но допустим! А бабушке это за что? За что это Розхен и Отто Генриховичу?! — Почему-то он назвал Розочку Моисеевну «Розхен» и только тогда понял, что говорит по-немецки, но Петька-то его понимал! Впрочем, это сон, у него своя логика. — Петь, они же с ума сходят, за что твой Господь с ними так? Наказывает? Учит? Испытывает? Да в гробу я видал такие учебные квесты!

Он сорвался на крик, и тишина в церкви раскололась, а по язычкам свечей словно прошел порыв ветра, пригибая их к фитилям. Петька смотрел на него… с жалостью. Стас глотнул горячего, пахнущего ладаном и свечным воском воздуха и сказал измученно, будто вместе с яростью выплеснул все силы:

— Петь, пожалуйста, сходи к ним, а? Скажи, что у меня все хорошо! Что я жив, здоров, пытаюсь вернуться…

— Они же мне не поверят, Стасик… — отозвался Петька виновато и так сочувственно, что у Стаса слезы подкатили к горлу. — Конечно, я к ним схожу. И не брошу их, ты не беспокойся. Но только…

— Я схожу, — перебил его еще один знакомый голос. — Мне поверят.

Стас повернулся на этот голос — в луче света, пробившемся через витражное окно, стоял человек. То есть не-человек, потому что у людей не бывает пары белых крыльев, огромных, кутающих фигуру от шеи до пят и сияющих ослепительной белизной. Солнечные зайчики от витражей красили крылья разноцветными бликами, но от этого перья казались еще белее. А вот лицо превратилось в расплывчатое пятно.

— Ты иди, Станек, тебе пора, — сказал крылатый тем же мучительно знакомым, но совершенно не опознаваемым голосом. — У тебя трудный день будет. А мы с Петей помолимся. И, если сможешь, запомни — за тебя никто ничего не решит. Все, брысь!

Он развернул крылья, и они вдруг заняли полцеркви, ударили тугой волной, и волна эта подхватила Стаса и вынесла куда-то прочь, в темноту.

— Приснится же хрень такая… — проговорил он вслух, рывком вылетая из сонного оцепенения. — Церкви, ангелы… нет, ну Петька — это понятно! Он как обещал тогда, на первом курсе, так и будет молиться всю жизнь. Кремень! Но остальное все — нафиг-нафиг! Вот что значит в монастыре жить. То есть в капитуле. А, один фиг!

Он еще пару минут слушал бешено бьющееся сердце, постепенно успокаиваясь, а потом закрыл глаза и снова провалился в сон, напрочь забыв все, что только что видел.

* * *

Сестра Катарина уехала после завтрака. В этот раз Видо не пропустил утреннюю трапезу ради поста и молитвы, и потому, что к этому обязывало его гостеприимство, и потому, что в глубине души был благодарен за бестактную и несколько неуклюжую, но искреннюю и горячую поддержку. Но гораздо больше он был благодарен Господу, в бескрайней своей мудрости сделавшему так, что сестры Катарины в то время не оказалось в Виенне. С нее определенно сталось бы самой вызвать мерзавца на дуэль, то есть успеть это сделать первой, И что тогда пришлось бы делать Видо? Только стреляться от позора, навсегда погубив свою душу.

К счастью, обошлось. Грех убийства он на себя взял, разумеется, как и ответственность за все, что потом последовало, но… как там сказал Ясенецкий? «Каждый выбирает для себя…» Хорошо бы при случае попросить его процитировать это стихотворение полностью. И хорошо бы с этим не опоздать.

Напряжение последних дней наваливалось все сильнее. Сейчас ему самому плохо верилось, что прошло всего-то десять дней! Даже не две недели! И отчет обермейстеру Шварценлингу — хоть и неприятная, но наименьшая из проблем.

— Забавный парень, — сказала сестра Катарина, собираясь в путь после этого самого завтрака, на котором, что было истинной редкостью, появился и Ясенецкий.

Он заявил, что интересуется особенностями служения Святых Сестер и задал столько вопросов, что сестра Катарина едва успевала отдавать должное еде. Зато благодаря московиту завтрак стал более похож на светскую беседу, которую Видо по утрам ненавидел поддерживать и с радостью предоставил эту честь другим. Ясенецкий даже сварил всем желающим кофе, что сестра Катарина приняла сдержанно, фрау Марта — с интересом, а Видо — с огромной благодарностью, потому что именно в этот момент почувствовал себя мыслящим, а значит, существующим.

— Весьма, — согласился Видо, подписывая письмо к бургомистру, которым гостья уговорила его ограничиться вместо общего визита. — Надеюсь, вы не обижены его излишним вниманием.

— Была бы обижена, он узнал бы об этом первым, — фыркнула монахиня. — И не от меня, а от этого малютки! — Она, ожидая письмо, разложила на столе часть своего богатого арсенала и теперь чистила любимый двуствольный «бландербасс», украшенный литыми ящерками, бегущими по дулам. За пистолетами Видо, к