Никон (сборник) - Владислав Бахревский

Да ведь и то! Один-разъединый поцелуй – и год безбедной жизни. Чмокнет царскую ручку настоятель монастыря – сорок соболей настоятелю, чмокнет дьякон или монах простой – сорок куниц.

По полгода и больше ждали такого дня. К царской руке допускали во время великих приемов.

Когда целованье закончилось, стрельцы внесли подарки антиохийского патриарха русскому царю.

Алексей Михайлович каждое блюдо целовал, называл его, а писцы записывали.

Самым дорогим подарком были для москвичей издревле старинные иконы. Подарено было: «Христос с двенадцатью учениками» и образ святого Петра. Столь же святыми и замечательными подарками были ларец слоновой кости с кусочком древа Креста, на котором распяли Сына Божия. Эта реликвия была приобретена патриархом на константинопольском базаре. Древо святого Креста тонуло в воде, на огне раскалялось, а потом принимало свой прежний вид. В Константинополе же приобрел патриарх, а теперь дарил Алексею Михайловичу камень с Голгофы, на котором сохранились капли крови Иисуса Христа. От времени и по великой святости камень стал серебряным, а капли крови на нем – золотыми.

Царице патриарх подарил кусок покрывала с головы Анастасии-мученицы, Алексею Алексеевичу, которому в тот день исполнялся год, – перст Алексея, человека Божия, и его волосы в серебряном сосуде.

Одно блюдо следовало за другим.

Скрипели перья писцов, потели в теплых своих шубах князья и бояре.

Государь спросил о фисташках, манне, ладане. Фисташки понюхал, вздохнул:

– Какая это благословенная страна Антиохия, что растут в ней подобные плоды!

Патриарх пытался объяснить, но говорил очень медленно, и царь, заждавшись очередного слова, спросил драгомана Георгия:

– Почему патриарх не говорит быстро?

– Патриарх недавно стал обучаться греческому языку, арабского же никто из твоих государевых драгоманов не знает.

Алексей Михайлович слегка нахмурился. Патриарх уловил это и что-то торопливо сказал драгоману. Георгий перевел:

– Патриарх знает турецкий язык. Если, государь, тебе угодно, его блаженство будет говорить быстро на турецком языке.

– Нет! Нет! – воскликнул Алексей Михайлович. – Боже сохрани, чтоб такой святой муж осквернил свои уста и свой язык этой нечистой речью.

Провожать Макария до выхода государь послал всех своих бояр. Он разрешил также сразу, а не через три дня, как заведено было, посетить патриарха Никона.

Глава вторая

Дьяк, ведавший записями в книге подарков, улучив минуту, подкатился к Георгию и просил подсказать, как пишутся мудреные восточные мыла и сладости.

Пока Георгий вдалбливал писцам заковыристые, смешащие слова, сани антиохийского патриарха отбыли к патриаршим палатам. До патриарших палат дай Бог двести саженей, но почет есть почет.

Важный человек в Посольском приказе Богдан Минич Дубровский, царев казначей, как увидал Георгия с писцами, так и обомлел. Даже грозиться не стал.

– Патриарх уехал, а ты здесь! Беги переходами по дворцу!

Георгий бросился по лесенкам да закоулочкам в патриаршьи покои, но главный ход оказался закрытым. Побежал через церковь Ризоположения.

Тут его остановил патриарший дворянин Федька Юрьев. Оперся, наглец, рукой о косяк двери и, головы к Георгию не поворачивая, сказал сквозь зубы:

– Назад!

– Я переводчик государя при антиохийском патриархе. Вот моя грамота.

– Никого пускать не велено. У нас один хозяин – патриарх Никон.

– Но я от государя!

– Хотя бы от самого Господа Бога.

Георгий удрученно повозил носком сапога по полу: повернулся было да вдруг так и въехал кулаком в живот. Федьку согнуло, Георгий завалил его и мимо.

Выскочил навстречу ему патриарший сын боярский.

Георгий подсел, бросил через себя, а к драгоману уже спешили еще двое, успели в шубу вцепиться. Шевельнул плечами, выскочил из шубы, и вот они, арабские монахи.

В тот же миг растворились двери внутренних покоев, и два архимандрита в роскошных мантиях явились перед гостями.

Возле антиохийского патриарха стоял черный монах. Он собирался переводить то, что с бумаги прочитали архимандриты. Георгий твердо прошел вперед, оттеснил монаха от патриарха и перевел:

– Отец святой, блаженнейший владыка Макарий, патриарх великого града Божьего Антиохии и всего Востока! Брат твой и соучастник в Божественных таинствах, господин кир Никон, архиепископ града Москвы и патриарх всех стран Великой и Малой России, послал нас, архимандритов, встретить твою святость по слову Господа нашего Христа в его святом Евангелии: «Кто принимает вас, принимает меня».

На второй лестнице встречали еще двое. На третью вышел Никон.

Мантия зеленого узорчатого бархата со скрижалями из бархата красного. На скрижалях херувимы из жемчуга и золота. Белый клобук. Верхушка клобука в виде золотого купола. Над куполом жемчужный крест, усыпанный изумительными драгоценными камнями.

В правой руке Никон держал посох, на котором драгоценностей было столько же, сколько звезд на небе. Этим посохом патриарх досадливо пристукнул, сверля глазами царева драгомана. Оттого-то безжизненно, будто каменный дождь, пали первые слова приветствия. И как Никон ни пытался обмякнуть, до елейной сладости и слезного восторга не дотаял.

– Отец святой, – оказал Никон Макарию, – твоя святость уподобляется Господу Христу, а я подобен Закхею, который, будучи мал ростом и домогаясь увидеть Христа, влез на сикомор, чтобы видеть его. Так и я, грешный, вышел, чтобы лицезреть твою святость.

Слегка утомленные спектаклем, патриархи вступили в Крестовую палату. Огромный, как небо, свод без единой опоры, расписанный великолепно, солнечно, поразил видавшего дворцы и храмы Павла Алеппского.

Беседа началась было, но тут Никон вспомнил, что пора сменить торжественное облаченье на домашнее, дабы беседа стала непринужденной. Московский патриарх извинился, покинул гостей и вскоре вернулся в мантии фиолетовой, в одеянии красном, в клобуке без золота и купола.

Пока Никон переодевался, беседу с Макарием вели приспешники его, греческие монахи. Переводчик в этой беседе был не нужен, и Георгий в первый раз подумал о себе: что-то его ждет теперь? Порадел за государя, но государь вряд ли заступится за своего человека, если Никон вздумает мстить. Слово государя – слово, слово Никона – дело.

И тут Георгию пришла мысль, от которой стало ему жарко. Уж не подстроено ли было все так, как случилось?

Видно, Никону лишние уши при патриаршей беседе никак не надобны. То-то Богдан Минич так разволновался! Беседа патриархов скучна, учена, натянута. Никон озабочен. Может, и переоблачался для того, чтобы в себя прийти. Простит ли он свою неудачу тому, кто помешал планам? Великим планам! Планам, кои не по силам простоватому царю, мальчишке, который согласен со всеми.