Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

германским императором, меняло обстоятельства. Сигизмунд был явный сторонник немцев-рыцарей, и потому его посольство, являющееся из лагеря врагов, могло иметь серьёзное значение.

Официальный приём состоялся тотчас же. Все послы, не исключая и польского, были чрезвычайно обласканы гроссмейстером и капитулом и тут же без проволочки изъяснили те условия, на которых союзники, т. е. Ягайло и Витовт, соглашаются приостановить военные действия.

Воевода Семиградский, как старший по годам и званию, взял из рук пажа пергаментный свиток, на котором висела сургучная печать на шнурке, и обратился к великому магистру.

— Вот, благороднейший, именитейший, достославный повелитель благородных господ креста, на которых противники ваши, великий король Великой и Малой Польши на Кракове и на Гнездно Владислав II и его союзник и брат, светлейший Александр (Витовт), великий князь литовский и русский, изъявляют своё желание помириться. Я, и товарищ мой, благородный князь Николай Гара, по поручению его императорского и королевского величества, императора римского и короля венгерского Сигизмунда, являющегося в качестве вольного посредника двух вооружённых благородных противников, передаю их вам, в собственные руки, для всестороннего обсуждения. Именем моего великого государя императора и короля требую, чтобы ответ, какой бы он ни был, был сообщён нам, его представителям и заместителям, для передачи противной стороне.

Императорский посол, очевидно, вызубрил эту формальную речь, произнёс её без запинки и с поклоном подал пергамент гроссмейстеру.

— Хорошо, мы обсудим! — коротко ответил гроссмейстер и передал свиток одному из рыцарей капитула.

— Когда я могу явиться за ответом? — с новым поклоном проговорил Семиградский воевода.

— А разве время не ждёт? — с полуулыбкой спросил великий магистр.

— Девятого сего июля, т. е. через четыре дня, истекает срок перемирию, — с ещё нижайшим поклоном отвечал Сцибор.

— Будем иметь в виду! — уклончиво сказал великий магистр и, отдав по этикету честь императору, закрыл приём.

Поздно вечером того же дня в собственной ставке магистра было тайное совещание капитула, на которое также был приглашен и Семиградский воевода, разумеется, тайно. Сцибор был известен гроссмейстеру за приверженца немцев, и потому его не стеснялись.

Когда гроссмейстер, Сцибор и все члены капитула уселись вокруг большого стола, гроссмейстер начал говорить первым:

— Владислав Польский и Витольд Литовский предлагают нам такие условия, на которые мы согласиться не можем. Они требуют, во-первых, возврата Добржанской земли, Дрезденика и главное — Жмуди. Мы вполне формально, с соблюдением всех условий кульмского статута, купили Добржанскую землю и Дрезденик, следовательно, мы ими владеем по праву. Что же касается возврата Жмуди, то, благородные рыцари, столько благородной рыцарской крови пролилось по её полям при обращении в христианство этих злых язычников, что мне кажется несовместно с рыцарским достоинством даже говорить о возможности такого возврата. Я сказал.

Один за другим говорили рыцари — члены капитула, их мнения были вполне согласны с мнением их начальника, один только Сцибор не проронил ни слова, ожидая, что его спросят.

— Что же ты молчишь, наш дорогой, неоценимый гость? Твоя мудрость известна всей вселенной. Недаром император римский считает тебя своим ближайшим советником!

Так заговорил гроссмейстер, открыто льстя гостю. Льстить или заискивать у равных или сильнейших было в обычаях крейцхеров.

— Что могу сказать я, чужеземец, видя, как всё благо родное рыцарство исполнено воинственного жара? Я могу только сказать, как ваш друг и как человек, только что возвратившийся из польского лагеря, что никогда я на своём веку не видал такого многочисленного войска, какое удалось теперь собрать королю Владиславу и Витольду. У них более 90 знамён, не считая татар и валахов!

— У них больше ложек, чем мечей! — хвастливо воскликнул гроссмейстер. Все рыцари захохотали. — Мои кнехты расправятся с ними одними бичами!

— Дай-то Бог и святая Мария Дева! — покачав головой, отозвался Сцибор, — но только я должен вам сказать по дружбе, что как бы ни было плохо, сравнительно с вашим, польско-литовское войско, но оно задавит вас численностью.

— О, на этот счет я не беспокоюсь, — перебил Сцибора гроссмейстер, — никогда ещё крестоносное войско не являлось на поле чести в таком числе. У меня теперь, когда ещё не все союзники и земские ополчения подошли, свыше ста тысяч отборного войска, семьсот братьев рыцарей креста и свыше 500 рыцарей-гостей[102].

— А у Витольда, как говорят, больше 30 000 татар, хотя я их не видал, они стоят милях в двух от польско-литовского лагеря, — осмелился заметить Сцибор.

— Которые разбегутся при первом пушечном выстреле, — хвастливо заметил туховский комтур барон Генрих. — Они разбегутся и будут грабить своих же!

— Не говори так о проклятых сарацинах, — с усмешкой сказал Марквард Зальцбах, — я видел, как они лезли на пушки при Ворскле.

— Да, но то были литовские пушкари, а наши магдебурцы и на триста шагов их к своим мортирам не подпустят!

— Да будет так, по слову твоему, — сказал Зальцбах. — А много ли, благородный воевода, в войске польско-литовском этих неповоротливых русских, — обратился он к послу императора.

— Или ты их боишься, этих злых схизматиков? — снова перебил его туховский комтур.

— Бояться — не боюсь, но я видел, как они умирают в бою! — строго заметил Марквард, — их сначала надо убить, а потом ещё повалить.

— Да, это странный народ, — в свою очередь, проговорил Сцибор, — я их тоже видал в бою: по-одиночке не стоят ни поляка, ни немца, я уже не говорю о благородных рыцарях, но в кучке, с топорами в руках, они неодолимы!

— Интересно бы видеть этих медведей! Надеюсь, мой меч сумеет пробить и их шкуру, — воскликнул туховский комтур, самый юный и самый запальчивый член орденского капитула.

Утром этого дня он при всём рыцарстве поклялся на кресте и Евангелии в течение всей войны носить с собою два меча до тех пор, пока не окунет их по рукоятку в человеческой крови! Многие рыцари давали подобные же клятвы, один клялся не брать в рот пищи в тот день когда не убьёт литвина, поляка или русина, другой — не мыть лица и рук, пока не поразит двенадцати сарацинов и т. д. Словом, возбуждение против упорных врагов было