Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

шли шестнадцать знамён с земскими гербами отрядов, состоявших из ополчений шляхты разных земель, и между ними можно было заметить шесть отрядов с четырьмя русскими знамёнами: Перемышльская земля выставила одно знамя и отряд, Львовская и Галицкая земли — тоже, а Подолия была представлена целыми тремя отрядами под одним знаменем.

Затем три знамени, 21, 22 и 23, привели за свой счёт братья Януш и Земовит Мазовецкие. Они присоединились к польскому войску почти одновременно с приходом Витовта.

Следующие знамёна были архиепископа Николая из Курова и познанского епископа Войцеха (герб Ястржембец). Только эти одни из числа князей церкви откликнулись на призыв Ягайлы. Один из самых богатых прелатов, знаменитый Ян Кропидло, вместо войск и денег прислал королю толкование из Апокалипсиса, в котором доказывал, что немцы будут побеждены.

Прочие князья церкви не только не прислали ни денег, ни солдат, но униженно обращались, разумеется, тайно, к гроссмейстеру, умоляя его приказать щадить их епископские поместья. Так были уверены эти служители алтаря в поражении союзников!

Затем, щеголяя одно перед другим числом людей, блеском вооружения и количеством панцирников, стояли рядом, одно за другим 22 знамени или отряда, присланных коронными магнатами Малой Польши. В то время, как поголовное вооружение всей великопольской лапотной шляхты дало только 17 знамен, 22 магната малопольских привели 22 отборных знамени под личным предводительством, или прислав своих детей и внуков.

Самой большой роскошью костюмов и оружия, а главное — численностью хорошо вооружённых бойцов, считались знамёна новых военных сановников короны польской: пана краковского Кристина, воеводы познанского Сендзивоя из Остророга, сандомирского воеводы Николая из Михалова, маршалка Збигнева из Бржезии того самого, который настоял на необходимости нанять воинов в Чехии и Валахии и, наконец, Добеслава, князя на Олеснице.

Было несколько знамён, приведённых лицами, никогда — ни прежде, ни после — не фигурировавшими на страницах истории и только в этот роковой час откликнувшихся на призыв короля. Несколько впереди знамён, выставленных магнатами Малой Польши, стройно выделялись многочисленные отряды двух знаменитых «дедов», благороднейших польских гербов: под № 46 — братьев «Грифицы», представителей этого знаменитого в истории Польши герба, а под № 48 — братья герба Козлерги.

Затем, несколько в стороне от знамён польских магнатов, крайним на левом крыле стояло знамя, высланное краковским подстолием Гневошем из Далевиц. Это знамя, словно зачумлённое, стояло как-то отдельно от прочих и хотя состояло из большого числа хорошо вооружённых воинов, но даже в предзнаменном ряду не виднелось ни одного уважающего себя и свой герб шляхтича.

Там были все худородные, безземельные отбросы из лапотной шляхты да всевозможные проходимцы и кабацкие завсегдатаи, нанятые дорогою ценою в ратники этого знамени. В то время, как земства и шляхта с охотой становились под знамёна земель и богатых магнатов, становились не только безвозмездно, но даже на собственный счёт, даже за деньги нельзя было собрать гербовых шляхтичей под знамя Гневоша.

В чем же была причина остракизма, которому подвергали такого знатного вельможу, как Гневош, подстолий краковский?

Много лет тому назад Гневош был первым человеком при дворе Ягайлы и Ядвиги. Он пользовался величайшей доверенностью обоих, но воспользовался ею в дурную сторону. Он задумал для своих личных целей поссорить насмерть короля и королеву и взялся за это дело с дьявольской хитростью.

Ежедневно он сообщал Ядвиге все сплетни, все слухи о поведении Ягайлы и ежедневно же на интимном приёме у короля повторял тот же манёвр против королевы. Не более как в полгода он до того обострил отношения между супругами, что Ядвига стала считать себя несчастнейшею из женщин и прервала всякое сношение с королём. Ягайло через того же Гневоша постоянно делал попытки к примирению; понятно, в каком духе исполнял его поручение Гневош. Кроме того, оставаясь теперь при короле единственным советником, он сумел так очернить в его глазах королеву, выдумывал про неё такие небылицы, что король сначала окончательно прекратил все мечты о примирении, а потом даже возненавидел ни в чём не виновную Ядвигу. Этого только и нужно было негодяю. Слово «развод» уже было произнесено обоими.

Но тут случилось обстоятельство, которого никак не мог предусмотреть злодей. Прежде чем расстаться окончательно, король и королева решились повидаться ещё раз, более для формальности, и тут-то Ягайло, у которого блеснула мысль, что оба они жертвы низкой интриги, смело подошёл к жене и заклинал её сказать ему имя того, кто очернил его в её глазах?

Ядвига со своей стороны сделала тот же вопрос. Оба долго колебались, но наконец-то роковое имя Гневоша было произнесено обоими.

Понятно, что после такого обвинения мир был заключен немедленно, и отношения королевской четы стали ещё лучше, чем до ссоры, но Ядвига не могла не наказать клеветника. Но она наказала его не как королева, а как женщина, как простая шляхтянка. Она подала на Гневоша жалобу в суд за клевету на её женскую честь и потребовала с него за бесчестие 60 грошей — таксу кодекса за подобные преступления.

Съехались все юристы королевства, но королева отклонила все предложения о созыве чрезвычайного суда и требовала суда обыкновенного, как между простой шляхтянкой и обыденным клеветником.

Суд решил в её пользу. Обвинённый Гневош, кроме уплаты пени, должен был взлезть под судейскую скамейку и пролаять там публично по-собачьи три раза и трижды произнести следующую традиционную фразу:

— Я солгал, как пёс!

Это было единственное наказание, которое понёс негодяй. Королева, удовлетворённая в своём чувстве оскорблённой честной жены, не стала ему мстить далее, и Гневош не потерял ни одной из своих должностей, только был выдворен из королевского замка. Скоро после смерти Ядвиги он был назначен на почётную должность подстолия Краковского. Но народное мнение не так забывчиво, как сердце женщины. Память о его подлом поступке относительно святой королевы провожала его всю жизнь до могилы, и когда он, чтобы подняться в глазах шляхты и панов, один на свой счёт выставил целое знамя, не нашлось никого из гербовых шляхтичей, которые бы стали в его ряды.

Польское войско считало его знамя не только хуже всех, но даже ниже наёмных войск, а уж на что презрительно относились земские поляки к «дешёвым людям»; как называли они