Операция "Берег" (СИ) - Валин Юрий Павлович

…Накрыло счастливое пулеметное гнездо уже под ярким солнцем. Вроде уже оставили мысль об атаке немцы, вели вялый обстрел. Но прилетело.

…Ковыряясь как жук, выполз из полузасыпанной ячейки Митрич, увидел отлетевший шагов на десять «дегтярев», напарника, лицом в бруствер ткнувшегося — затылок осколком срезало. Тут своя боль всецело до сознания дошла, и взвыв, отключилось то милосердное сознание…

…Помнилось, что очнулся, когда под ивами несли. Подивился — ивы-ветлы где-то еще есть, растут, наверное, рядом речка или хотя бы болотце. Тряхнуло, боль нахлынула, опять потемнело в глазах…

* * *

9 апреля 1945 года. Кёнигсберг

4:46

Митрич вернулся к спящему танку, поежился — под утро сырость одолевала. Пруссия, она такая, климат своеобразный. Тогда, в 43-м, все иначе было.

А как было-то? Уже и не особо вспомнишь. Понятно, что было лето, вторую часть которого ранбольной штрафник Иванов так особо и не увидел, поскольку лежал пластом на излечении. Говорят, к боли можно привыкнуть, но это врут. Нет, частично-то, конечно, можно, но…

Про госпиталь и боль вспоминать не хотелось. Митрич развернулся и прогулялся вдоль машин. В кузове «линдовского» грузовика сонно препирались:

— Ты куда опять мою полу стянул? Я чую, аж задубел бок.

— Я нарочно, что ли? Короткая шинелька. И какие претензии? Кто свою шинелю проматросил?

— Кто проматросил⁈ Сгорела. В боевой обстановке. А ты вот подушку брал, мог бы и одеяло прихватить.

— Я примерялся. Там было, но того… пуховое, розовое и шибко большое. Демаскирующее.

— Не, розовое не надо. Живо под приказ попадешь. Доказывай потом, что в одеяле немки не было.

— Не смеши. За одеяло мародерство могут впаять. Но жениться на нем уж точно не заставят. И вообще врут всё про 275-й приказ. Я у радистов интересовался. Говорят, не проходил такой приказ, всё враки.

— Ага, «враки». Антоха рассказывал — сам видел, как бойца вели, и немка такая при них вихляется, мордасы в слезах, а сама глазками так и стреляет.

— Надо же.… Вообще продыху никакого нет. Прям хоть не отходи от машины, вот так нарвешься, и амба…

Митрич ухмыльнулся, прошел дальше. За рекой все стрекотало, равномерно и неспешно било орудие — наверное, самоходка особо упорный дом разносила. Отчетливо легла серия мин.… Работают хлопцы.

Хрустя по битому стеклу, во двор въехал грузовик-фургон — немецкий, но с щедро нарисованными во всю кузовную будку «Л» и пятиконечной звездой. Высунулась голова в каске:

— О, Иванов, ты? Хотя по зубам сразу узнаешься. Нашлись! Наше начальство где?

Митрич показал, старшина убежал докладываться.

От грузовика одуряюще пахло свежим хлебом. Вот вроде и жрать не хотелось, а слюнки так и потекли.

— Митрич, а Митрич, — из кабины свесился водитель. — Вопрос есть, а? Чисто по-дружески, а?

— Я часовой, мне болтать не положено, — напомнил Митрич.

— Да чего ж тут болтать⁈ Я просто про слухи. Ты там с контрразведчиками все время прикомандированный. Говорят, они как бы это… ну, из встречного времени. Не, то большой секрет, я понимаю. Но правда, что там все… весь женский пол будет как ваша старшая лейтенантша? Ну, внешностью, статью и на лицо?

— Ты, земляк, свою-то физиономию давно в зеркале видел? Или вот на мою рожу и пасть глянь. Нам не все ли равно, что там с женской красотой станется?

— Тьфу! Ты, Иванов, умный-умный, а дурак. Я же совсем не в том смысле. У меня двое малых растут, так-то смышленые, но жуть какие конопатые. Вот я про внучку думаю, или про правнучку.

— А, про это.… Насчет этого обещается очень нормальное будущее. Болтать лишнего не буду, но очень нормальное. Справится наука с лишней конопатостью и иными мелкими дамскими недостатками.

— Вот спасибо! Обнадежил. А то, понимаешь, все же нормально, умные, но конопушки… — радостный водитель повозился, достал слегка мятую бракованную буханку. — Вот, лично танкистам от нас приварок.

От упихнутого за пазуху телогрейки хлеба пахло просто дивно, да еще и пригревало. Можно так воевать, отчего нет-то? И до Победы недалеко. Личные дела и настроения, конечно…

Нес свои обязанности часовой Иванов, наблюдал краем глаза, как начинает шевелиться народ, размышлял о своем. Вернее, о бесподобной старшем лейтенанте Катерине Георгиевне и давешнем разговоре. Нет, о сути разговора думать еще не следовало — рановато, не созрел к тому мыслями, нужно отложить. Но если так, вообще и в целом…

А ведь не будущие времена олицетворяет товарищ Мезина. В смысле, несомненно, и грядущее будущее тоже, но в большей степени прошлое, довольно отдаленное, — и нынешнее сугубо фронтовое настоящее. Как это у нее выходит? Спрашивать Митрич не собирался, не имел такой привычки, да и бессмысленно о столь тонких вещах спрашивать. И сам-то очень не любил, когда допытываются. Вот Катерина и не допытывалась. Хитра, тут молодец. Вообще действительно очень на Раису похожа. Но тут имеется столь глубокий омут опыта, что не дай бог Райке в такие глубины заныривать. Собственно, такого никому не пожелаешь. Странноватое будущие угадывается. Гм, пусть уж слегка конопатыми девчонки ходят, оно, кстати, частенько и симпатично.

Товарищ Иванов совершенно некстати вспомнил об одной медсестричке из того самого, образца осени 43-го, госпиталя. Манечкой ее звали, да…

* * *

…— Выдвигаемся сюда, осуществляем прикрытие, — командир указывал по карте маршрут кончиком карандаша.

— И що оно там, вроде площадь или сквер, если отсюда? — прочертил толстым ногтем Тищенко.

— Карту не порть! — рассердился Олежка. — И так затрепалась, а ее еще сдавать. Площадь не площадь, а так… расширенность проезжей части. Памятник стоял, может, еще и остался. Остальное на месте рассмотрим.

Залязгали, двинулись. Командир сидел в люке, обозревал и контролировал. Грац тоже высунулся, навесив на шею автомат. Митрич в башне пытался ловчее устроиться на неудобном кресле, дать отдых ногам. Кости, хоть и недурно сросшиеся, побаливают от здешней погоды. И от воспоминаний, ну да, многовато там шрамов.

Выписался из госпиталя в октябре, двор в желтых листьях, дождик моросящий, шинель такого «третьего срока носки», что аж полчетвертого, на протертой спине сукно чуть толще марли, да крупная заплатка на левом боку. Комиссовали, опять вчистую. Судимость списана и забыта, выдали желтую нашивку за ранение, проездной ордер и блестящую медаль «За оборону Сталинграда» — догнала таки. Хромал товарищ Иванов в сторону вокзала, размышлял. Ехать в Москву не имелось никакого желания.

Вольный человек всегда решение найдет.

…— Взять-то недолго, вижу, насчет столярства не врешь, — сказал кадровик, постукивая по документам култышками пальцев. — Фронтовик — это тоже рекомендация. Но чего домой в Москву не едешь? Жилья нет или иные причины?

— Жилье есть. В 41-м семья в эвакуацию поехала, да не доехала, — кратко сказал Иванов. — Не к кому возвращаться, тяжко мне в Москве будет.

— Ладно, работай. С циркуляркой осторожнее, отвык небось, — кадровик помахал искалеченной ладонью. — Мне-то миной под Воронежем резануло, а пилой вдвойне обиднее будет. Держи ордер на общежитие, это заводское, но на нас горком две комнаты выделил. Иди к коменданту, устраивайся, завтра на работу выходи.

* * *

— Стоп! Туда давай, развернемся, бока прикроем, — скомандовал командир и глянул вниз. — Митрич, не спи. Беспокойно здесь.

— Да готовы мы, — заверил за себя и снаряды товарищ Иванов.

За домами то и дело вспыхивала яростная, но короткая автоматная пальба. Не бой, а так… хулиганство какое-то.

Бронегруппа ждала под прикрытием домов — один был начисто выгоревшим, другой почти целым, его уже осваивало саперно-штурмовое прикрытие, заволакивали пулемет. По радио шли активные переговоры, танкисты слушали с интересом, но из-за кодов не очень понимали.