Операция "Берег" (СИ) - Валин Юрий Павлович

Да, нужно было с кем-то поговорить. Иной раз человек — даже неглупый — в какой-то умственный само-тупик упирается. Вроде всё ясно, и выбора у тебя нет, но и полной уверенности тоже нет. Сейчас-то есть — воюем, это понятно. А дальше? Если всё же не убьют? Начинают мысли буксовать, слетают с них гусеницы трезвомыслия, тогда и нужно с кем-то понимающим неспешно поговорить. Не ради совета — в подобных ситуациях советы разве что дурак дает — просто самому понятнее становится, когда вслух выговариваешься. Прошлый раз в госпитале получилось — Лев Михалыч, краснодеревщик по профессии, тоже в возрасте. Умнейший человек. Левую руку выше локтя отрезали, но такой не пропадет, не сопьется. Да, толковый мужик.

В целом жаловаться было грех — толковых людей вокруг товарища Иванова хватало, но все или слишком молодые, или чересчур суетливые. Хрен его знает… Странно, что умный разговор именно с Катериной-свет-Георгиевной случился, кто бы раньше сказал, только бы посмеялся Иванов.

Странно вышло. Чего скрывать, особистка Катька и свой интерес имела. Но как-то разговор не туда свернул. Где это видано, чтобы контрразведчики и про себя слегка рассказывали? Ладно, поговорили и поговорили. И все же, зараза зеленоглазая, подцепила на крючок напоследок. Теперь и насчет предсказания не осталось полной уверенности. Может, действительно не так понял? Господи, давно-то как было.

А помнилось как вчера. Глаза Фиры, губы, и как от горячей подушки духами, вином и папиросным дымом пахло. Заслоняли глаза и прочее слова сказанные, путали. Как же там дословно было?

Митрич осторожно прошелся вокруг танка. Рядом стояли машины ОМГП и «Линды», прохаживался у дальней стены дома другой часовой-автоматчик. Спит усталый, растрепанный и поредевший личный состав, рассвет близок, и новый боевой день грядет. Громыхает за Прегелем — эх, как бахнуло, наверное, рванули наши что-то оборонительное. Или наоборот — немцы, отходя, ценный объект подорвали. Вот что тут давние девичьи слова вспоминать, если завтра тебя самого рванут на мосту вместе с «тридцатьчетверкой» или подловит случайная пуля?

Отчего-то вспомнилось иное утро. Жаркое, летнее…

6 июля 1943 года. Центральный фронт.

3:12

Боевая задача штрафной роты проста и известна — на самый опасный участок, разведка боем, штурм высоты, захват плацдарма — пойти, выполнить приказ, смыть кровью или боевым успехом свою вину. Понятно, смывать успехом выйдет подольше — бывали случаи, когда штрафник все три месяца срока в «штрафной» отвоюет, и ни царапины. Бывало, что и раньше срока за героизм и безупречно выполненную задачу судимость снимали. Но то случаи редкие, куда чаще ранение или «убит, пал смертью храбрых». Последнее тоже немаловажные слова — дома не узнают, что опозорился, под суд попал.

Штрафнику Иванову позориться было не перед кем, да и вины он за собой не чувствовал. Так что, считай, просто новая рота — та же пехота, разве что многочисленная, до штата почти пополненная. То, что автоматов почти нет, на что хлопцы ворчат, так тоже без разницы — винтовка привычнее. Да и чего тут особо ворчать — ладно, автоматами не снабдили, так «дегтяревых» во взводе хватает, оно даже и лучше.

Но штрафная война пошла и вовсе не по плану: атаковать высоты не пришлось, поскольку стояли наши войска в обороне, да и особо выдающихся высот у сельца Кутки[1] не было — пологие просторные перепады, среди которых железнодорожная насыпь считалась главной «складкой местности». Еще выделялись сами невеликие Кутки, да сады вокруг них.

И в роту попал Иванов в самое время — 3 июля приконвоировали. А 5 июля немцы начали наступление.

Никаких особо опасных направлений и позиций штрафникам армейской Отдельной штрафной роты[2] выделить не успели — рота спешно усилила первую линию обороны, соседями слева и справа оказались обычные стрелковые батальоны, а из «ближней» артиллерии стояли на огневых позициях полковые противотанковые «сорокапятки».

Бойцы в ивановском взводе были грешниками армейского поведения, но по большей части опытными, повидавшими.

…— Видать, скоро и здесь начнется, — пропыхтел Лёня-Жлоб, спешно работая лопаткой. — Как думаешь, Митрич?

— Так по всему видно, — сказал Иванов, углубляя ячейку. — И хари у начальства напряженные, да и сами же чуем.

— Вот и я чую. Эх, да кто же это ковырял⁈ Разве это окоп? Небось, еще и честными считаются!

Траншеи и ячейки действительно были так себе — неглубокие и наскоро отрытые. Но загодя готовили рубеж, планировали, что вселяло некоторую уверенность. Все ж есть подготовка, мозговало командование, позади, по слухам, порядком линий обороны, с минными полями, запасными позициями, резервами танковыми и противотанковыми.

Громыхнуло — тяжело и разом — но в стороне. Била уйма орудий, снарядов не жалели. Кто, почему и куда долбит, штрафникам знать не положено. Переглядывались, завершали полнопрофильные окопы, подрезали ниши для гранат. Стих гром орудий, уже совсем рассвело, ожила ближняя гадская артиллерия — положила первый снаряд у насыпи, за ним второй и третий.

— Пристреливаются, — вздохнул Алим, занимавший ячейку слева. — Значит, про нас не забудут. Митрич, ты про их танки-«Тигры» слыхал? Говорят, жуткая машина. Размером со здешнюю хату.

— Слыхал, а как же. Вот про «не-жуткие» танки слышать не приходилось. Нам один черт, что приползет. Пусть хоть «Тигры», поглядим. Кошачьи танки все одно уж точно не в ботинки нам ссать приползут. Или ты особо на кошечек рассчитываешь? За ушком там почесать, брюшко пощекотать?

Народ сзади — в траншее — заржал. Алим под трибунал загремел по известному поводу — неудержимый был ходок по бабам, его чуть ли не на цепь в батальоне связи сажали, так все равно исчезал наглейшим образом, даром, что нагулявшись, возвращался.

Кошечки кошечками, а дальше пошло как по расписанию. Авианалет — крепкий, серьезный, потом артналет, и поперли немцы. Густо шли — пятнышки танков, пехоты издали не видно, но несомненно, дисциплинированно плетется. Наша артиллерия не спала — гаубицы крыли с дальних позиций довольно точно. Но глядя на дымки разрывов, было понятно — фрица так не остановишь.

— Держимся! Спокойно, уверенно. Команды на отход не будет. Но противотанкисты здесь, помогут, — крикнул, проходя по траншее, старший лейтенант, командир взвода.

— Помогут, как же… — прокомментировал Леня-Жлоб.

— Отставить разговоры! — рявкнул чуткий старший лейтенант. — Тут не одна рота, войск хватает. Справимся. А малодушные любители жиров у меня в минуту доболтаются.

Комвзвода ушел, а Лёня-Жлоб горько сказал:

— Добьет меня то масло. Вот все непременно норовят мордой ткнуть. А я знаю, с чего так вышло, а? Затмение на меня нашло, вот. Может, у меня головное расстройство. Я говорил — мне нельзя в снабжение идти, я дурею.

Головное расстройство у Лёни было своеобразным — продал двести литров подсолнечного масла. На что надеялся чудак, вообще непонятно. Через день после блистательной коммерческой операции уже под трибуналом оказался.

И шло дело под Кутками неуклонно, неотвратимо. Дымил вдали подбитый танк, остальные приближались, пехота между ними вполне наметилась. Выжидали наши противотанкисты, а немцы-танкисты ничего не ждали, уже постреливали. Были ли там загадочные «Тигры», Митрич не знал — издали всё одинаковое. И считать танки тоже желания не имелось — понятно, что до хрена, да и с какой стати иначе должно быть? Не курорт.

Сидел штрафник Иванов на дне ячейки, смотрел на гранаты в нише, на прикрытый пилоткой затвор винтовки, ни о чем особом не думая. Вздрагивала травинка, уцелевшая на краю бруствера. Начало июля, а здесь трава совсем желтая. Видать, догадывается, что дожить до осени будет трудновато. Над травинкой и бруствером нехорошо посвистывало, а в небе опять противно гудело.

— Взвод, по пехоте противника, дистанция… — донеслось непонятно откуда.

Ну вот, дождались. Митрич отряхнул макушку — вот с этим в «штрафной» полный порядок — стригут машинкой живо, только попроси, хорошее дело. Надел пилотку, выпрямился.