Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта - Владимир Корнилов

Расстрелы без суда и следствия использовались оккупационной властью гораздо чаще, чем это случалось в Донецкой республике. Самое любопытное заключается в том, что многие представители местной интеллигенции, критиковавшие большевиков за жестокость, за аресты и расстрелы, если и не одобряли немецкую жесткость, то относились к их действиям с некоторым пониманием. К примеру, генерал Штейфон вспоминал о том, как немцы в первый же день оккупации, через несколько часов после ареста расстреляли во дворе Дворянского собрания неких лиц, заподозренных в убийстве семьи предпринимателя Ребиндера, когда — то близкого к царскому двору. Штейфон с удовлетворением отмечает: «Столь быстрая и решительная расправа оказала потрясающее впечатление на весь преступный мир. Не только убийства и налеты, но и хулиганства немедленно исчезли»[1037]. Полковник явно преувеличивал. Во — первых, и большевистский комендант Павел Кин, как говорилось выше, применял расстрелы к грабителям, задержанным на месте преступления, за что сам Штейфон критиковал большевистскую власть. А во — вторых, ни грабежи, ни налеты в Харькове (не говоря уж о провинции, куда зачастую немецкая власть не совалась) не прекратились и после расстрела предполагаемых убийц Ребиндера.

Первые дни новой власти в Харькове ознаменовались чередой повальных расстрелов. Вот как выглядел город 10 апреля: «Жители Набережной, возле виллы Жаткина, утром нашли на берегу реки 9 трупов молодых людей. Все убиты огнестрельным оружием. Возле трупов толпился народ все утро. По расположению трупов видно, что расстреляны все в одно время и одним залпом… Личности расстрелянных, как и виновники расстрела, не выяснены. Зрелище валяющихся трупов было ужасное. Все расстрелянные по виду рабочие. В массе зрителей царило возмущение варварской расправой со своими противниками, посылались проклятия убийцам, плакали. За Нобелевским переездом, около поселка Южный… в течение полудня лежали 12 трупов с огнестрельными ранами. Из них 11 одеты в солдатскую форму, а один в штатском и в пенсне… У Химического корпуса утром 11 апреля валялись три трупа расстрелянных неизвестно кем людей»[1038].

Ни во время октябрьского переворота, ни во время расквартирования в городе штаба Антонова — Овсеенко, ни тем более во времена Донецкой республики Харьков не видел таких жутких картин. За первые же дни немецкой оккупации такие картины стали обыденностью. 14 апреля возродившийся на время «Южный край» сообщал: «Изо дня в день повторяются на улицах Харькова случаи ужасных находок человеческих трупов. Трупы находят преимущественно в глухих местах города, на берегу рек, в тупиках, на пустырях и левадах, на полотне железной дороги. Все убитые — мужчины, большинство в солдатской одежде. Иногда находят сразу группу убитых людей, связанных одной веревкой. Почти все трупы (за единичными исключениями) имеют огнестрельное ранение, большей частью в затылок и в спину. Вчерашний день дал несколько новых случаев расстрелов; всего за последние дни в городе обнаружено до 100 трупов»[1039].

Дошло до того, что в Харькове образовалась очередь на кареты по перевозке трупов. 13 апреля «Возрождение» возопило: «Не надо крови!» Газета писала: «Улицы города обагрены кровью, неубранные трупы валяются на площадях, плавают в реках… Кто они, эти погибшие? Мы этого никогда не узнаем, как не узнаем вину, за которую они поплатились жизнью… В Харькове война кончилась. Здесь нет преступников, здесь могут быть лишь пленные… Город, отданный на милость победителя, вправе взывать к его великодушию. Кто бы ни был победитель, он не может руководствоваться чувством мести, не может поступать, как завоеватель — варвар»[1040].

На одном из первых заседаний городской Думы харьковские избранники указали новым властям на «усиливающуюся погромную агитацию» и на необоснованность арестов. О том же заговорил собравшийся под председательством Феликса Кона Харьковский совет (понятно, уже без большевиков). Один из делегатов констатировал: «Репрессии захлестнули нас»[1041].

16 апреля рабочие ХПЗ, еще недавно митинговавшие против арестов своих коллег большевиками, снова вышли на митинг, но на этот раз в связи с совершенно необоснованным расстрелом рабочего завода Смолаковского. Тот был убит в Аптекарском переулке в связи с доносом своего домохозяина, обвинившего рабочего в большевизме, — этого доноса было достаточно для скорой расправы, без всяких дознаний, следствия или трибунала[1042]. Прошло всего несколько дней с митингов рабочих ХПЗ против «репрессий большевиков», а как резко изменилась повестка дня! Стоит ли удивляться тому, что после «второго пришествия большевиков» уже никто не митинговал против мобилизаций, рабочие стали активнее записываться в Красную армию и совершенно не протестовали против «красного террора».

При этом представители оккупационной власти поначалу отнекивались от причастности к расстрелам. «Возрождение» по этому поводу иронизировало: «Есть, очевидно, какая — то закулисная неуловимая власть, которая обыскивает и расстреливает. Нужно эту власть убрать»[1043]. Вскоре после этого было закрыто и «Возрождение».

А немецкий комендант Харькова вынужден был выпустить специальное воззвание к населению города, в котором фактически впрямую возложил ответственность за «совершаемые в последнее время убийства и бесчинства» на прибывавшие в Харьков украинские воинские подразделения, которые, вопреки строжайшему распоряжению немецких властей, не про ходят должной регистрации. Так что не все было так радужно с ситуацией вокруг убийств, как позже описывал Б. Штейфон[1044].

Кстати, версия немецкого коменданта о том, что расстрелы без суда и следствия в Харькове в основном вершились украинскими, а не германскими военными, находит подтверждение в массе сообщений новостной хроники. К примеру, среди 12 трупов, найденных возле железнодорожного парка в середине апреля, был опознан некий Яков Порч, проживавший в Михайловском переулке, 3. Хозяин этой квартиры дал показания о том, что убитый был арестован в ней 10 апреля и вывезен в неизвестном направлении «украинскими казаками»[1045].

Того же 10 апреля прибывшие в Харьков украинские части стали хватать в городе дружинников городской управы, которым Кин, как и обещал, передал милицейские функции перед уходом из Харькова. Были арестованы и препровождены в украинский штаб в том же Михайловском переулке девять дружинников городской охраны. Продержав их под замком несколько часов, украинцы собрались их уже было расстреливать, но вовремя вмешались представители городской власти, вызволив арестованных[1046].

В ночь на 18 апреля был схвачен некто Лещинский, которому «было предъявлено обвинение в большевизме». Харьковец был жестоко избит в участке и также избежал участи быть расстрелянным, поскольку его вызволил прокурор судебной палаты[1047].

Гораздо более печальной была участь юного ученика 1–го Харьковского реального училища Федора Капустина, который в порыве энтузиазма записался добровольцем — санитаром. По приходу оккупантов он и еще несколько санитаров были арестованы опять — таки «по подозрению в большевизме» и их буднично повели на расстрел за ограду Озерянской церкви. Вовремя вмешались городские дружинники, которые опросили арестованных и поручились за них. Вскоре по приказу немецкого коменданта санитары были освобождены. Но несостоявшийся расстрел так подействовал на юного Капустина, что он «лишился рассудка и стал бродить по городу, крича всем встречным, что он большевик и анархист». Это его поведение привело к тому, что 13 апреля ученик бесследно исчез[1048].

Никто не может сказать, сколько всего харьковцев было расстреляно в первые дни новой украинско — германской власти. Расстреливали и арестовывали только за подозрение в сочувствии к большевикам. Лишь за первые недели после ухода правительства ДКР из Харькова в городе было расстреляно больше лиц, чем погибло за все время предыдущего правления большевиков. В конце апреля прокуратура объединила массу дел по самым резонансным убийствам, совершенным после 9 апреля, — среди расстрелянных числились десятки горожан, известных и неопознанных. Само собой, никто эти дела до суда не довел. Либеральный «Наш день» даже вынужден был предположить: «Немецкое лекарство может, однако, оказаться хуже и опаснее большевистской болезни»[1049].

Расстрелами дело не ограничивалось. В точности как и при большевиках, продолжались налеты на квартиры. Только теперь их совершали украинские части. К примеру, в ночь на 8 мая 5 солдат «с украинскими национальными повязками» совершили форменный налет на квартиру по Колодезному переулку, 16. Не найдя домовладельца Боборыкина, которого они также «заподозрили в большевизме», украинцы «ограбили все, что можно было унести», не предъявив при этом никакого ордера. 9 мая вооруженными лицами была ограблена квартира Ефима Глязера на Тюремной улице, 30. 11 мая совершен налет на квартиру по Нетечинской улице, 52. А 12 мая в ходе налета на Всехсвятской улице, 14 был даже ограблен квартировавший там немецкий солдат, у которого отобрали винтовку. Газеты вынуждены были констатировать, что власти не могут справиться с грабежами. Так что вышеприведенное утверждение генерала Штейфона о том, что с приходом немцев в Харькове прекратился разбой, совершенно не соответствует действительности[1050].