Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта - Владимир Корнилов

21 апреля в Харькове состоялась встреча представителей средних школ с делегацией министерства образования УНР, которая заявила о планах по «национализации школы», обещая при этом наличие украинских, великорусских, еврейских, польских школ с родным языком обучения и с обязательным предметом «украинский язык». Для этого по национальному признаку была создана комиссия, в которую вошли 4 украинца и по одному представителю от трех вышеперечисленных языковых групп. Кстати, сам докладчик, поприветствовав собравшихся по — украински, тут же перешел на русский язык, чем, по словам журналиста, «очень удовлетворил присутствовавших, большинство коих еще не изучило украинской мовы»[1083].

Как бы украинские власти ни старались, значительных успехов в украинизации образования на территориях, входивших в ДКР, им достичь не удалось. По состоянию на февраль 1919 г., когда к власти в Харькове уже вернулись большевики, 227 из 288 делегатов губернского съезда Советов указали, что в их округах преподавание в школах ведется исключительно на русском языке, 53 — на русском и украинском языках, а 8 — только на украинском (см. таблицу[1084]). Учитывая, что ряд украинских школ в губернии появился еще в 1917 г. и во времена ДКР, можно констатировать, что в составе самостийной Украины харьковское образование не стало более украинизированным.

Тяжелее пришлось харьковским юристам, которые понятия не имели, как переводить юридические термины на украинский язык. В конце апреля убеленный сединами прокурор Харьковской судебной палаты получил письмо от адъютанта украинского губернского коменданта. В письме, помимо ответа на запрос прокурора, значилось (на языке оригинала): «Крім того пан отоман прохає на перед звертатися тільки на державній мови Украинской Народной Республики, а не на мові чужеземной). Неудивительно, что в прессе сразу же появились объявления следующего содержания: «Негайно потрібний фаховець — знавець літературної української мови для навчення. Адреса: Дворянська, д. № 12. Присяжний повіренний Леонид Константинович Берман»[1085].

Примерно в те же дни харьковский представитель министерства внутренних дел УНР вновь в довольно жесткой форме потребовал от городских властей «придать всем организациям самоуправления национальный государственный характер», для чего было необходимо украинизировать все вывески на городских учреждениях, лечебницах, школах, мастерских, дорожные знаки, уличные таблички и т. д. МВД предупреждало, что «те лица, которые будут противиться этому распоряжению или задерживать его осуществление», будут привлечены к судебной ответственности. При этом понимая, что «для делопроизводства на украинском языке вначале может не найтись местных интеллигентных сил», МВД дозволяло учреждениям временно вести документацию на русском языке[1086].

То, как вели делопроизводство в оккупированной немцами Украине, красочно проиллюстрировал генерал Деникин: «Начальник пишет бумаги на русском языке и дает ее переводить писарю. Последний берет словарь Толпыго, подыскивает украинские слова и, не зная оборотов речи, склоняет и спрягает их по — русски… Интересно, что сношения с немцами приказано было вести только на русском или немецком языках»[1087].

Представитель Центральной Рады Довгорученко вообще приравнял отказ от украинизации к подрыву государственности. Выступая 21 апреля на заседании Харьковского уездного земства, он заявил: «Мы живем в Украинской Народной Республике и всякие враждебные выступления против Украинской державы будут строго караться. Истекающей из этого необходимостью является повсеместное введение украинского языка»[1088].

Трагикомедией назвал украинизацию Юга России очевидец этого процесса Сергей Штерн: «Насильственное навязывание украинского языка, малопонятного южно — русскому населению, не освоившемуся с «галицизмами» «мовы», было длительной трагикомедией. Учреждения засыпались бумагами, которые надо было переводить, среди чиновничества началось нездоровое соревнование в знании украинской мовы, шпионаж и доносительство на говорящих «по — московски»… Можно, не рискуя впасть в преувеличение, утверждать, что все разновидности украинской самостийнической власти отдали дань, и не малую, срыванию вывесок на русском языке, переименованию улиц и площадей, перекрашиванию в желто — голубой цвет почтовых ящиков и т. д. Все это делалось с ожесточением, грубо, озлобленно, благо украинские самостийники вербуют адептов преимущественно из малокультурных рядов сельской полуинтеллигенции, а прозелиты и мелкие карьеристы строили на «кацапофобии» свое личное благополучие»[1089].

На территории, которая внезапно для себя весной 1918 года стала Украиной, с первых же дней украинизации появилась новая отрасль заработка — переводы с русского на украинский язык. В Харькове, на Пушкинской, 34, где начала издаваться украиноязычная газета «Рух», сразу же открылось бюро переводов. На Екатеринославской, 18 открылись платные курсы украинского языка (плата была немалой — до 75 рублей в месяц). Причем подрабатывать в них не гнушался и упомянутый выше глава Харьковского учительского округа. Стали появляться объявления такого типа: «В Пораіонний Комітет потрібен з доброю освітою, добре володіючий українською мовою, а також знайомий с зализничними депешами перекладчик»[1090].

Изредка стала появляться и реклама на украинском языке (правда, это было абсолютным исключением). Чуть ли не первую рекламу в Харькове издал стоматолог А. Шлеменсон — Милитарев. Правда, язык, на котором публиковалась реклама, украинским можно назвать с большой натяжкой: «Зубовий лікарь А. М. Шлеменсон — Милітарів. Приймає хворих на зуби і рот, лікування і виривання. Зуби вставляю штучні, злоті, фарфорові коронки. Служащим знишка (скідка)»[1091]. Как видим, некоторые слова в рекламе приходилось пояснять — ну откуда харьковцы могли до этого знать, что такое «знишка»? Да и сами украиноязычные газеты, выходившие в Харькове, вынуждены были часть украинских слов пояснять в скобках. К примеру, слово «квітень» в шапке газет обязательно сопровождали пояснением — «апрель». Иначе могла бы возникнуть путаница.

Одно из первых рекламных объявлений на украинском языке в Харькове

Знание украинского языка стало неким пропуском для неизвестных доселе людей, той самой «сельской полу — интеллигенции», о которой писал Штерн, на вершины власти. Показательна в этом смысле склока, возникшая на заседании Харьковского уездного земства 21 апреля. Как только началось собрание, некий г-н Доброскок, который до этого не выделялся из общей толпы, заявил «протест против того, что «деловодство» в собрании ведется на российском языке» и потребовал вести его на «державной украинской мове». Ввиду того что никто из собравшихся украинского языка не знал, в президиум в качестве секретаря заседания был избран тот самый Доброскок. Председатель управы ошарашенно спросил у нового секретаря: «Доклад управы написан на русском языке; не знаю, можно ли его читать?» На что получил снисходительный ответ новоиспеченного члена управы: «Можно, можно»[1092].

В связи с резкой нехваткой (а точнее — полным отсутствием) кадров, владевших украинским языком, в русскоязычных территориях Юга России сложился спрос на эмигрантов из Галиции, которых, как указывалось выше, до революции скопилось немало в Харькове и в Донбассе. Еще в 1915 г. беженцы из Галиции, собравшиеся в Харькове, через городского голову В. Багалея пытались истребовать материальную помощь от вице — консульства США — почему — то галичане считали, что американцы должны иметь «соответствующие ассигнования для оказания помощи» именно выходцам из Галиции. Хотя промышленный Юг России был интернационален по своей природе и вбирал в себя представителей десятков различных национальностей, галичане до революции полностью не интегрировались в местное сообщество, не стали «своими», их воспринимали примерно так же, как прибывших в Харьков латышей или поляков, четко отделяя от украинцев или малороссов. Как писал С. Штерн, по внешнему виду и языку галичан скорее принимали на Юге России за «немцев». И кстати, рост пробольшевистских настроений в этих регионах в конце 1918 года Штерн во многом относил к антисанитарии галичан и «резкости реквизиционных приемов» галицких отрядов: «Появление галицийской воинской части имело часто последствием окончательное разочарование в самостийности и проявление симпатии к «москалям». Получалось так, что галицийские украинцы являлись невольными насадителями русского духа»[1093].

Приход Украины на территории Юга России наконец предоставил галичанам возможность влиться в ряды местных чиновников. Так вышло, что галицкие эмигранты, проживавшие в Донецко-Криворожском бассейне, оказались теми самыми людьми, которые в большей или меньшей степени владели украинским языком, пусть даже и далеким от грамотности или от центральноукраинского произношения. Характерными для первых дней украинской власти в Харькове стали подобные объявления, написанные на потрясающем суржике: «ГАЛИЦКА-УКРАІНКА знаюче добре Українську мову и правопись, шукає якоі небудь посади по — письменству. Звернутись письменно Искренська вул. № 51 Ю. Кінср»[1094]. Собственно, так галичане, эмигрировавшие в ходе Первой мировой войны на Юг России, и рождали то явление, которое позже назовут «харьковским», или «скрыпниковским правописанием» («Харківський правопис»).