Избранное - Лукиан

Миртала. Первое — видишь вот этот хитон? Это он купил. И ожерелье, которое потолще.

Дорион. Это? Да ведь я знаю, что оно давно у тебя!

Миртала. Нет, то, которое ты знаешь, было много тоньше, и на нем не было изумрудов. И еще подарил эти серьги и ковер, а на днях две мины! И плату за помещение внес за нас. Это тебе не патарские сандалии да гитийский сыр и тому подобная дрянь!

4. Дорион. А того ты не говоришь, каков он собой, тот, с которым ты спишь? Лет ему, во всяком случае, за пятьдесят, он лыс, и лицо у него цвета морского рака. А что за зубы у него, ты не видишь? А сколько в нем приятности, о Диоскуры, особенно когда он запоет и начнет нежничать — настоящий осел, играющий на лире, как говорится. Ну, и радуйся ему. Ты его стоишь, и пусть у вас родится ребенок, похожий на отца! А я-то уж найду себе какую-нибудь Дельфину, или Кимвалию, или соседку вашу флейтистку, или еще кого-нибудь мне по средствам. Ковры-то, да ожерелья, и плату в две мины не все мы можем давать.

Миртала. Вот-то счастлива будет та, которая возьмет тебя в любовники. Ведь ты будешь ей привозить лук с Кипра и сыр, воротясь из Гития!

1. Кохлида. Что ты плачешь, Парфенида? И почему ты несешь сломанные флейты?

Парфенида. Солдат-италиец, верзила, любовник Крокалы, побил меня, застав у нее, — я была нанята Торгом, его соперником, играть им на флейтах: ворвавшись к нам, он разбил мои флейты и опрокинул стол, за которым они ужинали, и вылил все вино из кратера. А того деревенщину Торга они вытащили из-за стола за волосы, обступили и избили: лупил его этот солдат (Диномах, кажется, его зовут) и другой солдат, его товарищ, так что не знаю, Кохлида, выживет ли Торг, потому что много крови текло у него из носа и все лицо вспухло и посинело!

2. Кохлида. С ума он сошел, или спьяна было дело?

Парфенида. Ревность такая, Кохлида, и нелепая любовь.

Крокала, кажется, потребовала с Диномаха два таланта, если он хочет один ею обладать, а когда он не дал, она не впустила его к себе, когда он пришел, и даже, говорят, захлопнула перед ним дверь, а приняла Торга из Энои, богатого земледельца, давнишнего своего любовника и хорошего человека, и стала с ним пить, а меня пригласила играть им на флейте. Пирушка была уже в разгаре, я заиграла одну из лидийских мелодий, и земледелец уже поднялся плясать, а Крокала хлопала в ладоши, и все шло хорошо. В это время слышится стук и крик, ломятся в дверь, и вскоре врываются человек восемь дюжих парней, и с ними этот дубина. Ну, тут все пошло вверх дном, и Торга повалили на пол, как я говорила, и били кулаками и ногами. Крокала, не знаю уж как, исчезла, убежав к соседке, Феспиаде; а мне Диномах дал пощечину, сказав: «Пропади ты», — и, сломавши мои флейты, бросил их мне.

Вот я и бегу теперь рассказать это хозяину. И земледелец, со своей стороны, отправляется повидать друзей, какие у него есть в городе, чтобы они предали этого мегарца суду пританов.

3. Кохлида. Вот какие радости нам достаются от этих солдатских любовных связей: побои да суды! Кроме того, все они называют себя начальниками и тысячниками, а когда нужно что-нибудь подарить, так говорят: «Погоди до выплаты; когда получу жалованье, тогда все сделаю». Так пропади они, эти хвастуны! Что касается меня, то я, во всяком случае, хорошо делаю, не допуская их вовсе к себе. По мне, пусть это лучше будет какой-нибудь рыбак, или гребец, или земледелец, мало умеющий льстить, но приносящий много подарков. А эти, что только потрясают перьями на шлемах да рассказывают про сражения, — это пустые болтуны, Парфенида.

ДВЕ ЛЮБВИ

1. Ликин. С самого утра ты, друг мой Феомнест, наполняешь любовными шутками мои уши, утомленные непрерывными серьезными разговорами; именно в тот час, когда я сильнее всего жаждал такого отдохновения, пролилась на меня прелесть твоих веселых рассказов. Ведь душа не в силах переносить все время лишь серьезные занятия, а честолюбивые труды требуют, чтобы мы освобождались ненадолго от тягостных забот и предавались удовольствиям. Больше всего порадовало меня сегодня утром милое лукавство и приятная убедительность твоих нескромных повестей, так что я чуть было не счел себя Аристидом,421 который слишком увлекся «Милетскими рассказами». И клянусь зажигавшими в тебе любовь эротами, для которых служил ты такой удобной мишенью, — мне жаль, что ты перестал рассказывать. А если тебе кажется, что я говорю пустое, то заклинаю тебя самою Афродитой: если вспыхнула в тебе страсть к какому-нибудь мужчине или, клянусь Зевсом, женщине, то не спеша вызови ее в памяти. К тому же и день у нас сегодня праздничный, когда приносят жертвы Гераклу; а ты и сам, верно, знаешь, как проворен был этот бог в делах Афродиты, — и поэтому, кажется мне, он с удовольствием примет в жертву такие рассказы.

2. Феомнест. Скорее сосчитал бы ты, Ликин, волны в море или густые облака в небе, чем эротов, воспламенявших во мне любовь. Я думаю, пустым останется их колчан, и если они захотят налететь на кого-нибудь другого, то лишь насмешки возбудят их безоружные руки. С тех пор как я, едва вышедши из детского возраста, стал юношей, эроты гонят меня от одной страсти к другой. Одна любовь сменяет другую; прежде чем первая покинет меня, приходит вторая. Их больше, чем голов, которые вновь и вновь вырастали у Лернейской гидры, и никакой Иолай тут не поможет: ведь огня огнем не погасить. Будто живет у меня в глазах сладострастный овод, который беспрестанно захватывает все красивое, тащит к себе и не может насытиться. И часто становлюсь я в тупик: откуда этот гнев Афродиты? Ведь я не потомок Солнца422 и не причастен к преступлению лемносских женщин; не был я груб и спесив, как Ипполит; чем же возбудил я непрестанное гонение богини?

3. Ликин. Оставь-ка, Феомнест, это неискренние и привередливое лицемерие. Неужели ты недоволен, что судьба дала тебе в удел такую жизнь? Тяжело, по-твоему, проводить ее с прекрасными женщинами и мальчиками, цветущими красотой? Пожалуй, тебе нужно будет обрядами очиститься от этой тяжкой болезни: ведь это ужасный недуг. Неужели же ты, болтая весь этот вздор, потому не будешь считать себя счастливцем, что не дал тебе бог в удел ни грязного земледелия, ни скитаний купца, ни жизни воина, всегда готового к сражению, что занимают тебя лишь блестящие палестры, яркие одежды до пят, украшенные пурпуром, да, кроме того, еще уход за твоими искусно причесанными волосами? Что же до любовных влечений, то тут сами муки приятны нам, и зуб страсти кусает сладко: домогаясь, ты надеешься, а достигнув, получаешь удовольствие, и равное наслаждение несут настоящее и будущее. И только что, когда ты рассказывал о длинном, словно у Гесиода, списке423 тех, кого ты любил с самых давних времен, страстно увлажнились твои веселые глаза, а голос стал совсем как у дочери Ликамба,424 тонким и нежным; по одному твоему виду было ясно, что ты любишь не только своих возлюбленных, но и воспоминание о них. И если пропустил ты что-нибудь в своем плавании по странам Афродиты, не скрывай этого и принеси Гераклу беспорочную жертву.

4. Феомнест. Да нет, Ликин, ведь этот бог — пожиратель быков, и, как говорят, жертвы без дыма меньше всего доставляют ему удовольствие. Но раз мы (решили почтить его ежегодный праздник рассказами, то хватит с нас моих повестей, которые я с самого утра нанизываю одну за другой: пусть и твоя Муза отбросит обычную серьезность и весело проведет с этим богом весь день. Будь для меня беспристрастным судьей (ведь тебя, как я вижу, не влечет ни та, ни другая страсть): кого ты предпочитаешь — тех ли, кто любит мальчиков, или тех, кому доставляют наслаждение женщины. Сам я подвержен обеим страстям и, как стрелка точных весов, колеблюсь одинаково в сторону обеих чаш; ты же — лицо незаинтересованное, решение твое неподкупно, рассуди и выбери, что лучше. Отбрось, мой друг, всякую ложную скромность и вынеси такое решение, какое подскажет тебе расследование моих любовных увлечений.

5. Ликин. Неужели ты, Феомнест, считаешь такое рассуждение праздным и смешным? А ведь оно обещает и мало серьезного. Я уже брался однажды решать этот вопрос без подготовки и знаю всю его важность, особенно с тех пор, как услышал, как двое мужчин ожесточенно спорили об этом; воспоминание о них до сих пор живо сохранилось у меня. Их разделяли не только речи, но и желания. Оба они не походили на тебя: ведь ты благодаря твоей непритязательности получаешь двойную плату, как тот, кто без сна пасет

Днем белорунных баранов, а ночью быков круторогих.

Из них же один получал необыкновенное наслаждение от мальчиков и женские ласки считал погибелью, другой, чуждый любви к мужчинам, испытывал страстное влечение к женщинам. Я был судьей в этом состязании двух боровшихся страстей и получил от него такое удовольствие, что и сказать не могу. Их слова запечатлелись у меня в ушах так, как будто они только что были сказаны. Поэтому, отбросив прочь все поводы, по которым ты можешь меня упрекнуть, я в точности перескажу все, что слышал от обоих.