Избранное - Лукиан

Паннихида. Не следовало этого говорить сразу, а сначала надо было сказать так: великое благодарение богам и особенно Зевсу Гостеприимцу и Афине Воительнице за то, что вы возвратились невредимыми! Госпожа, мол, постоянно старалась узнать, что-то вы делаете и где-то находитесь? А еще намного лучше было бы, если б к этому ты добавила, что и плакала я и все вспоминала Полемона.

2. Доркада. Я это все и сказала тотчас, в самом начале, но я хотела тебе сказать не об этом, а о том, что слышала. Потому что я примерно так и начала, обращаясь к Парменону: «Наверное, Парменон, у вас в ушах звенело — постоянно ведь госпожа вспоминала о вас со слезами, а в особенности когда кто-нибудь возвращался с войны и шли толки, что многие погибли; тогда она рвала на себе волосы, и била себя в грудь, и печалилась при каждом известии».

Паннихида. Хорошо, Доркада, так и надо было сказать.

Доркада. А потом спустя немного я задала тот вопрос. А он в ответ и говорит: «Мы воротились с огромной добычей».

Паннихида. Значит, он ничего не сказал раньше о том, что Полемон меня вспоминал, и тосковал по мне, и желал найти меня живой и здоровой?

Доркада. Как же! много такого он говорил. Ну, а главное, что он сообщил — велико теперь их богатство: золото, платья, свита, слоновая кость; серебра-то он привез не сосчитать, надо мерить медимнами. И у самого Парменона кольцо на мизинце большое, многогранное, и камень в него вделан трехцветный, красный сверху. Ну, он хотел было рассказывать мне, как они перешли Галис, и как убили какого-то Тиридата, и как отличился Полемон в сражении с писидянами, но я не дала, а убежала тебя предупредить, чтобы ты рассудила, как теперь быть. Ведь если Полемон придет наведаться к тебе — а он, конечно, явится, как только освободится от друзей, — и найдет здесь у нас Филострата, что он сделает, по-твоему?

3. Паннихида. Давай поищем выход, Доркада! Некрасиво ведь было бы отставить Филострата, только что давшего талант; и к тому же он купец и много обещает. Но и Полемону не годится отказать, раз он вернулся с такой удачей. Вдобавок он ведь и ревнив так, что, даже когда был беден, вел себя несносно, а теперь чего только не сделает!

Доркада. Но вот он приближается.

Паннихида. Я теряюсь, Доркада, не видя выхода, и трепещу.

Доркада. А вот и Филострат подходит.

Паннихида. Что со мной будет! Хоть бы мне провалиться сквозь землю!

4. Филострат. Почему мы не пьем, Паннихида?

Паннихида. Ты погубил меня, Филострат! А ты, Полемон, здравствуй! Наконец-то ты явился.

Полемон. А это кто такой к тебе пришел? Молчишь? Ладно же, Паннихида! А я-то в пять дней промчался от Фермопил, спешил к этой женщине! Впрочем, я терплю по заслугам и даже благодарю тебя: уж больше ты не будешь меня грабить!

Филострат. А кто ты сам, почтеннейший?

Полемон. Кто я? Полемон-стириец (Пандионовой филы), слышишь? Сначала был тысячником, теперь же начальствую над пятью тысячами щитов, и был любовником Паннихиды, когда еще думал, что есть у нее человеческие чувства.

Филострат. Но в настоящее время, начальник наемников, Паннихида — моя, и получила от меня талант, и получит еще один, как только мы распорядимся нашими товарами. А теперь, Паннихида, войдем к тебе, а он пусть себе командует своими одрисами.

Доркада. Она свободная женщина и пойдет с тобой, если захочет.

Паннихида. Что мне делать, Доркада?

Доркада. Лучше войти с ним. Не годится оставаться тут с Полемоном, раз он сердится: он еще сильнее распалится ревностью.

Паннихида. Войдем, если хочешь, Филострат.

5. Полемон. Но я предупреждаю вас, что вы сегодня будете пить в последний раз. Зря, что ли, я сюда явился, я, такой испытанный мастер убивать? Фракийцев сюда, Парменон! Пусть придут с оружием и в боевом строю и заградят переулок, — в середине гоплиты, с боков пращники и лучники, а прочие сзади.

Филострат. Ты хочешь запугать нас, как маленьких детей, наемник! Да убил ли ты когда-нибудь хоть петуха и видел ли войну? Ты состоял в охране какой-нибудь крепостцы и служил на полуокладе, — да и то я говорю это из любезности.

Полемон. Ну, ты вскоре узнаешь, кто я, когда мы пойдем на тебя с копьями наперевес и в сверкающих панцирях.

Филострат. Приходите, только подготовьтесь заранее. А я и вот этот Тибий — он со мной один здесь — будем бросать в вас камнями и черепками и рассеем вас, так что вы не будете знать, куда бежать.

1. Хелидония. Что же, Дроса, твой юный Клиний больше не ходит к тебе? Я уже много времени не видала его у вас.

Дроса. Нет, Хелидония; его учитель запретил ему бывать у меня.

Хелидония. Кто это? Не говоришь ли ты о воспитателе Диотиме? Этот-то нам скорее друг.

Дроса. Нет, это Аристенет, чтоб он из всех философов погиб худшей смертью!

Хелидония. Тот угрюмый, волосатый, длиннобородый, который обычно прогуливается с юношами в Расписном портике?

Дроса. Да, тот шарлатан, которого я хотела бы предать на худшую погибель, чтобы палач потащил его за бороду!

2. Хелидония. Но ради чего он внушил это Клинию?

Дроса. Не знаю, Хелидония. Но Клиний, который никогда не проводил ночи без меня с тех пор, как начал жить с женщиной — а я была у него первой, — вот уже три дня подряд даже не подходит к нашему переулку. Расстроенная этим, — не знаю, сколько я переживала за него! — я послала Небриду высмотреть его на площади или в Расписном портике. Она сказала, что видела, как он прогуливался с Аристенетом, она кивнула ему издали, и он покраснел, опустил глаза и уже не поднимал их. Потом они пошли вместе в город, она следовала за ними до Дипилона, но он даже не обернулся ни разу, и она возвратилась, так и не узнав ничего определенного.

Как, ты думаешь, я пережила это, не представляя, что случилось с мальчиком? Не обиделся ли он на что-нибудь, спрашивала я себя, или он полюбил другую, а меня разлюбил? Или отец запретил ему? Много такого я передумала. Но вот, уже поздно вечером, пришел Дромон и принес от него это письмецо. Прочти его, Хелидония, ты ведь знаешь грамоту.

3. Хелидония. Ну, посмотрим. Буквы не очень четкие и этой небрежностью показывают, что написаны наспех. А говорит он вот что: «Как сильно я тебя полюбил, Дроса, беру богов в свидетели».

Дроса. Ах я несчастная! он даже «здравствуй» не написал!

Хелидония. «И теперь я держусь от тебя далеко не потому что разлюбил, а по необходимости. Ведь отец поручил меня Аристенету, чтобы я занимался с ним философией, а тот — он узнал, конечно, о нас все — очень сильно упрекал меня, говоря, что не пристало мне, будучи сыном Архителя и Эрасиклеи, жить с гетерой. Ибо гораздо выше надо ценить добродетель, чем наслаждение».

Дроса. Чтоб он не дожил до своего срока, этот болтун, который учит юношу таким вещам!

Хелидония. «Так что приходится его слушаться. Ведь он сопровождает меня повсюду, тщательно следя за мной, и мне никак нельзя даже взглянуть на кого-нибудь, кроме него. Он обещает, если я буду рассудителен и во всем его стану слушаться, сделать меня очень счастливым и наставить меня в добродетели, упражняя особыми трудами. Это я тебе написал украдкой. А ты будь счастлива и не забывай Клиния».

4. Дроса. Что ты думаешь об этом письме, Хелидония?

Хелидония. Вообще оно для меня — скифская речь, но «не забывай Клиния» содержит еще остаток надежды.

Дроса. И мне так кажется. Но я погибаю от любви! Однако Дромон говорит, что Аристенет какой-то педераст и под предлогом обучения живет с красивейшими юношами; и что он, оставаясь наедине с Клинием, разглагольствует, суля ему, что будто сделает его чуть ли не равным богам; и что он читает с ним какие-то речи древних философов о любви к ученикам и вообще не отходит от юноши. Дромон даже грозил, что перескажет это отцу Клиния.

Хелидония. Тебе следовало угостить Дромона.

Дроса. Я его угостила, да он и без того за меня, потому что сохнет по Небриде.

Хелидония. Не унывай, все будет хорошо. А я намерена написать на стене в Керамике, где обычно прогуливается Архитель, «Аристенет развращает Клиния», чтобы этим поддержать сплетню Дромона.

Дроса. Как же ты это напишешь незаметно?

Хелидония. Ночью, а уголь добуду откуда-нибудь.

Дроса. Отлично! Только выступи со мной, Хелидония, в поход против этого шарлатана Аристенета!

1. Трифена. Кто же, пригласивши гетеру и заплатив ей пять драхм, проводит с ней ночь, отвернувшись к стене, в слезах и стонах? И пил ты, мне кажется, без удовольствия, и есть не захотел, единственный из всех. Я ведь видела, что ты и за пирушкой плакал, и теперь не перестаешь всхлипывать, как ребенок. Так из-за кого ты так поступаешь, Хармид? Не скрывай от меня, чтобы мне хоть таким образом извлечь пользу из бессонной ночи, которую я провожу с тобой.