Антихрист - Александр Кашанский

— Предлагаю находиться все это время рядом с Иваном. Ведь там решается и наша с тобой судьба.

— Разумно, — охотно согласился Риикрой. — Кто бы мог подумать, что Иван примирит нас, вечных врагов. А вечные ли мы враги, Аллеин?

— На время примирит, — поправил Аллеин, видимо, не поняв весь смысл сказанного.

— И все это до крайности удивительно. Не правда ли, ангел? — и Риикрой громко засмеялся. Так громко, что его смех услышали молодые люди, стоявшие внизу. Они все разом подняли головы. Риикрой тут же дематериализовался и с криком: «До встречи в гостях у Антихриста!» — рухнул вниз.

«Каков актер? Вечный актер».

Аллеин посмотрел вниз, на ночной город, потом на темное, без единой звездочки, небо и, мысленно попрощавшись со всем этим, устремился вслед за Риикроем туда, где находился Иван.

11

Аллеин не привык подолгу размышлять, его действиями всегда управляли чувства, главным из которых была безграничная любовь к Творцу. Это было чувство, наполнявшее его существование самым высоким смыслом, и если можно говорить о счастье ангела, то делало его счастливым. Аллеину вновь, хоть ненадолго, захотелось ощутить себя воином Бога, призванным исполнять его волю. И он, вместо того чтобы сразу перенестись в Иванов бункер, решил совершить прощальный полет над Землей в надежде, что это поможет ему избавиться от чувства собственной ненужности и одиночества. «Если это не нужно сейчас Творцу, то это нужно мне», — решил Аллеин и стал подниматься вверх над шпилем Университета.

Мозг Аллеина был своеобразным сверхчувствительным приемником человеческих эмоций, а самыми сильными из них были любовь и ненависть. И то, и другое порой переходило всякие границы и доводило людей до исступления. А когда такие сильные чувства охватывали массы людей, то на Аллеина это действовало, как эмоциональный шок. Воспоминания о таких событиях оставались у него навсегда. Аллеин наблюдал за людьми многие тысячи лет, и каждый год на Земле происходило множество своеобразных духовных катаклизмов, которые заставляли его вновь и вновь переживать взлеты и падения его веры в человечество. Но самыми значительными событиями для Аллеина были те, в которых принимали участие его люди, то есть те, которых он опекал, душу которых он принимал от Бога в мир, а потом провожал в мир иной. Стены домов, предметы, даже скалы и сама Земля сохраняли для Аллеина своеобразные приметы этих потрясений. Для него выражения: «дух истории» или «эти стены видели многое» — были не аллегориями, а имели прямое значение.

Аллеин не стал рассуждать о том, что именно бы ему хотелось посмотреть на прощание, это был не его метод.

Он поднялся высоко над Землей, так, чтобы можно было видеть целые страны. Правда, с такой высоты было трудно находить знакомые города и тем более дома, но зато отсюда лучше можно было обозревать всю панораму событий как происходящих, так и прошедших, запечатленных в неведомых людям следах. Аллеин летел в пустом холодном пространстве, вглядываясь вниз, его чувства были предельно напряжены.

Страны и города, наполненные человеческими мыслями и переживаниями, медленно проплывали внизу. Мир людей был холоден как никогда, любовь к Богу не согревала ни души людей, ни здания, ни землю. Отдельные искорки истинной, бескорыстной человеческой любви к Богу тлели кое-где под толстым слоем рационализма, но их было явно недостаточно для того, чтобы вновь разжечь огонь веры. Аллеин вспомнил свой полет над Европой в 1347 году, когда от чумы умирал каждый третий. Тогда вся Земля полыхала жарким пламенем истинного религиозного чувства. Все взывало к Богу. Казалось, весь эфир был пронизан человеческими мольбами: «Помоги, Господи» или «прими, Господь, мою грешную душу». Аллеин увидел знакомый собор в Вене, с которым у него было связано одно из самых загадочных событий его жизни, и быстро устремился вниз. Аллеин приземлился недалеко от собора, у памятника умершим от чумы. Большинство людей проходили мимо, не обращая внимания на памятник, некоторые ненадолго останавливались, чтобы рассмотреть его. Аллеин прочитал мысли этих людей. Редко кто из шедших мимо, глядя на памятник, вспоминал о Боге, а если вспоминал, то это было обращение не столько к Богу, сколько к собственной памяти или иногда к совести. Раньше Аллеин не задумывался, почему это так, он только определял сам факт, что люди все больше забывают Бога, и это было достаточно для того, чтобы осудить людей. «Почему у некоторых людей, которые смотрят на памятник, чувство скорби смешивается с чувством вины, они ведь вообще никак не были виноваты в смерти погибших от чумы в то страшное время? Странное чувство — человеческая совесть, — подумал Аллеин, — оно сродни вере, потому что иррационально для тех, у кого оно развито. Не удивительно, что люди часто принимают голос своей совести за голос Бога, подменяя веру в него чувством справедливости и ответственности за судьбу других. Если бы они знали, что это значит и к чему приведет!»

К памятнику подошли мужчина лет сорока и две девочки, одной было лет восемь, другой двенадцать. Мужчина снял с головы спортивную вязаную шапочку и, помолчав с минуту, начал рассказывать детям о том, что значит этот памятник. Дети внимательно слушали, потом младшая спросила:

— Папа, а сейчас чума есть?

— Нет, дочка, сейчас это большая редкость. С этой страшной болезнью научились бороться.

— Как хорошо, — сказала девочка и с облегчением, будто стряхивая с себя страх, вздохнула.

— Людям пришлось заплатить за это знание миллионами жизней и веками страха. Как трудно даются все воистину великие открытия, — сказал отец и взял девочку за руку.

Они постояли еще немного и пошли дальше, к памятнику жертвам нацизма. Аллеин медленно побрел по бульвару в другую сторону. «Почему я должен смотреть на людей только глазами Творца? — вдруг неожиданно для себя спросил Аллеин. И не ужаснулся этой мысли, возможно потому, что знал, что Творец его сейчас не слышит. — Почему? Жизнь так сильно изменилась с тех пор. И люди не стали хуже. Стали ли они лучше? Не берусь судить, но этот мужчина прав: если смотреть на историю с их точки зрения, с точки зрения смертных, они действительно заслужили эту жизнь, жизнь без чумы и жестоких войн. На пути к этой жизни они растеряли веру в Бога и приобрели уверенность в своем разуме. И это — причина того, что скоро должно произойти?!»

Аллеин медленно сквозь толпу пошел прямо через площадь к собору Святого Стефана. Готический собор возвышался огромной ажурной скалой на несоответствующе маленькой площади. Камни этого собора звучали для Аллеина как камертоны, потому что были уложены в стену с молитвой, запечатлевшей чувства положившего его человека. И потом веками вбирал в себя молитвы множества людей, которые здесь побывали позднее. Собор светился теплым светом и выглядел для Аллеина совсем не так, как для людей. Аллеин не видел его почерневших от времени стен, но зато различал, правда, с трудом, оттиски душ строителей собора, выступавших бликами этого странного сияния из толщи каменной кладки. Аллеин вошел в собор.

В этот утренний час в соборе было мало людей, было тихо, но в этой тишине как бы звучали голоса прошедших поколений, которые в течение сотен лет молились Богу. Казалось, весь собор был заполнен этими голосами. «Каждый, кто был в этом соборе, оставил здесь частичку своей души, — подумал Аллеин, — и эти две молящиеся Спасителю старушки тоже». Одна старушка просила у Бога прощения за все свои грехи, другая читала «Отче наш». Аллеин пошел к алтарю.

В соборах подобных этому раньше всегда было много ангелов, теперь Аллеин был один, в остальном же ничего не изменилось. «Когда же я в последний раз был здесь? — вспоминал Аллеин. — Это было в 1938 году. В день, когда в Вену приехал Гитлер. Я был здесь, потому что мой подопечный тогда пришел в собор, чтобы просить у Создателя отвести беду от его страны. Молитва была страстной и шла от сердца, это точно. Франц, так звали этого человека, храбро сражался и погиб в сорок первом под Москвой, он замерз…»

Аллеина привело сюда не это воспоминание. Здесь, в соборе, на том самом месте, где он сейчас стоял, у стены за колонной умер от чумы маленький мальчик, его мальчик. Но на Аллеина произвел столь сильное впечатление не сам этот трагический случай, а то, что ребенок, еще находясь в сознании и понимая, что скоро умрет, так же, как умерла вся его семья, не молился здесь Богу. Мальчик, а ему было восемь лет, пришел сюда, когда понял, что заболел, и, проникнув в собор, спрятался в нем. Он шел в собор по зачумленному, обезумевшему от страха смерти городу, зная, что очень скоро умрет, чтобы умереть в соборе, который строил его отец, каменщик. Мальчик думал о своем отце и о прекрасном соборе, который воплощал для мальчика всю красоту мира, а о Боге не вспомнил ни разу. Аллеин знал, почему так произошло, хотя мальчик не отдавал себе в этом отчета. Ребенок подсознательно решил, что построенный людьми в честь Бога с таким старанием прекрасный собор и есть символ спасения и оправдания грехов. И это был величайший грех, грех, которому, по убеждению Аллеина, не было прощения. Иногда люди в минуту скорби и потрясений проклинают Бога, такое на памяти Аллеина случалось, но вот чтобы о Боге даже не вспомнили, да еще и в соборе, — этого не было никогда. Мальчик был из глубоко верующей семьи и пел в церковном хоре, но здесь, даже когда он находился на грани беспамятства, он не вспомнил о Боге, будто бы забыл о нем, потому что этого требовала его совесть… За долгие века своего присутствия на Земле Аллеин принимал десятки смертей своих подопечных: иудаистов, христиан, мусульман, детей и взрослых, но эта смерть запомнилась ему больше всего.