Генри VII - Милла Коскинен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Леди Маргарет взялась за дело перестройки жизни внука энергично и с умом. Разумеется, леди Элизабет Дентон, заправляющая хозяйством принца, должна была оставить свой пост. Она была переведена на службу к леди Маргарет, став придворной дамой — хозяйством наследника должен был управлять мужчина. Для Гарри это было словно осиротеть во второй раз. Тем не менее, протокол обустройства быта принца-наследника был неумолим. Именно в тот период на службу к принцу (с начала года — официально принца Уэльского) поступили хорошо вышколенные, доказавшие свою полезность, прагматичные молодые придворные: валлиец Уильям Томпсон (служивший когда-то принцу Артуру), Ральф Падси (который начал пажом в личных палатах короля, и стал хранителем драгоценностей при принце), Уильям Комптон (сирота малозначительного землевладельца-джентри из Уорвикшира, воспитанный при дворе). Мажордомом при хозяйстве принца стал сэр Генри Марни, служивший королю ещё с Босуорта. В принципе, это место должен бы был занять сэр Ричард Поль, который управлял хозяйством принца Артура, но Поль уже был был смертельно болен, и действительно умер в октябре 1504 года, так что Марни, которому доверяли и король, и леди Маргарет, стал самой важной фигурой при дворе нового принца-наследника. Из родственников, при принце Гарри был его обожаемый дядюшка, Артур Плантагенет, занявший место в совете принца. Вместе с Эмтоном, к слову сказать, и Фоксом. Втроем они представляли рыцарство, закон и духовность.
Разумеется, Генри VII был абсолютно настроен оберегать сына, как зеницу ока. В конце концов, на плечах принца теперь лежали все надежды на продолжение династии. И король был в курсе, что никакой преданности подданных его династии пока не существовало. Да, принц Гарри с самых нежных лет играл значительную роль во всех публичных ритуалах, но для широкой публики он был величиной неизвестной. Так что за каждым его шагом отныне следили внимательные глаза придворных, и каждое его слово ловили чуткие уши. Примечалось всё — с кем принц разговаривает, а кого игнорирует, как он выглядит, как ходит, как смеется и как гневается. К счастью для Гарри, он был вполне готов для этой ноши, кажущейся непомерной для 13-летнего ребенка. Он был веселым, здоровым и бойким мальчишкой, обожавшим находиться в центре внимания, и вышколенным для своей роли. Немного избалованным, но умным и по-хорошему, всерьез набожным — сказывалось влияние бабушки и, отчасти, матери, для которой как минимум публичная набожность была её государственной ролью. Достаточно сказать, что Гарри повсюду носил с собой молитвенный свиток (дошедший до наших дней), на втором листе которого он впоследствии трогательно написал: “Wylliam thomas I pray yow pray for me your lovyng master Prynce Henry”[141].
А уже в июле 1504 года, отец и сын выехали с летним прогрессом по стране. Со стороны, королевский прогресс должен был выглядеть летними каникулами — охота, зеленые леса и луга, свежий воздух и менее церемониальная атмосфера, чем во дворце, где почти всё определялось жестким протоколом поведения. На самом деле, прогресс был всё той же политикой, и, возможно, важнейшей её частью, потому что именно во время королевского прогресса подданные видели своих правителей на расстоянии если и не вытянутой руки, то достаточно близко. Последние несколько лет Генри VII чувствовал реальную необходимость отвлечься от работы, и предпочитал отдыхать в нескольких королевских поместьях вдоль Темзы, но этим летом он решил поработать всерьез, представив принца максимально возможному количеству людей, а заодно и самому толком с ним познакомиться. Благо, одно увлечение у них было общим: охота. И, благо, отец и сын прониклись друг к другу симпатией.
Тем не менее, одно весьма крупное облако на летнем небосводе все-таки зависло, и звали это облако папа Юлиус II. Английская делегация, прибывшая в Рим 20 мая, так и не получила папской диспенсации на новый брак Катарины Арагонской, с принцем Гарри. Папа Юлиус отделался сладким письмом, что он ни в коем случае не хочет затягивать это дело, но ему нужно время для вынесения зрелого решения. То ли в результате стресса сама Катарина действительно заболела (лихорадка и боли в животе), то ли её обычное нервное состояние, из которого она не выходила, беспокоясь о своем будущем, было использовано как причина, но своего нового жениха она не сопровождала, оставшись со своим небольшим двором в Дарем Хаус. Вместо неё прогресс сопровождал новый испанский посол, герцог Фердинанд де Эстрада.
На самом деле, Юлиус II действительно не имел ничего против того, чтобы испанская принцесса вышла замуж за брата своего покойного супруга — папы объединяли и разъединяли и более скандальные пары. Папа Юлиус просто хотел, чтобы Генри VII поддерживал его ставленника, Сильвестро де Гигли, в качестве папского представителя в Англии (эта должность называлась кардинал-протектор), а не Адриано Кастеллеси, который исполнял эту работу при предыдущем папе, Александре VI. Кастеллеси, надо сказать, трудился в своей роли, не будучи на неё формально назначенным, но он был епископом Херефорда, а также Бата и Вэллса по милости короля, а также завзятым англоманом. Гигли же хотел работу Кастеллеси, чтобы проталкивать при дворе интересы своих родичей-банкиров, окопавшихся в Лондоне лет десять назад.
Конечно, при Генри VII и банкиры-итальянцы, работавшие в Лондоне, выполняли дипломатические миссии при папском дворе, но Гигли хотел большего, чем епископат Вустера, который ему передал добрый дядюшка Джиованни де Гигли. Папа Юлиус же всячески способствовал карьере своих многочисленных родственников и свойственников, как и Борджиа на папском престоле до него, а Гигли в число этих родственников входили. А чтобы желание папы было кристально ясно для короля, он на все лады превозносил то, как Сальваторе продвигает дело о женитьбе принца, и ни словом не упомянул об усилиях Кастеллеси, который, кстати, предоставил свой римский особняк в распоряжение английского посольства.
Дела турнирные
Генри VII никогда не блистал на турнирах. Более того, он не любил турниры. Можно только догадываться, почему. Может быть, он просто-напросто не был обучен этим премудростям. В самом деле, кто рискнул бы обучать сражаться и побеждать государственного пленника? Может быть, его рациональной натуре было противно подвергать себя опасности покалечиться или погибнуть по самому пустому поводу, просто чтобы произвести впечатление на придворных. Могло быть так, что у него было плохое зрение, как предполагает Томас Пенн, но против этого говорит его аддикция к охоте.
Я предполагаю, что причиной
