Быть Хокингом - Джейн Хокинг

Я, Стивен и Джонатан занимались сбором средств для Ассоциации больных мотонейронной болезнью со времени ее основания в 1979 году. Какое-то время мы со Стивеном, выступающим в качестве представителя пациентов, посещали совещания и конференции ассоциации. В начале восьмидесятых годов его попросили стать вице-президентом Фонда Леонарда Чешира, а в октябре 1982 года меня пригласили в апелляционный комитет по сбору средств для переоборудования и реставрации викторианского дома в Брэмптоне около Хантингдона в Дом Чешира для инвалидов. Я начала посещать ежемесячные совещания в Хантингдоне и вскоре обнаружила, что моей зоной ответственности для сбора средств являлся Кембриджский университет – каждый колледж университета и каждый сотрудник колледжа. Вооруженная копией университетского реестра, я должна была из сотен возможных благотворителей выбрать наиболее вероятных и каждому из них отправить письмо с просьбой о помощи, в качестве подготовки к публичному открытию благотворительной акции летом 1984 года. Открытие благополучно состоялось в Хинчинбрук-Хаус, однако, к несчастью, совпало с шестинедельной забастовкой почтальонов и трансляцией в сводках новостей репортажей о голодающих Африки, что отвлекло наших сограждан от местных благотворительных поводов. Прошло много лет, прежде чем Дом открылся. Однако для нас со Стивеном эти кампании были во всех отношениях положительным опытом, так как объединяли нас и давали возможность заниматься общим делом, никак не связанным с физикой.

14. Незавершенное дело

В начале восьмидесятых у меня оставалось два незавершенных дела, с которыми нужно было разобраться. Первым и самым важным из них была диссертация. В июне 1980 года меня вызвали в Уэстфилд на устный экзамен в присутствии Стивена Харви, профессора испанского языка Кингс-колледжа, и моего научного руководителя Алена Дейермонда. Накануне вечером в Кембридже мы со Стивеном ходили на оперу Генделя «Ринальдо» в рамках праздничной программы в честь окончания учебного года в колледже Гонвиля и Каюса. Несмотря на то что опера была превосходна, она не тронула моего сердца; в тот вечер никакая музыка, даже знаменитая ария Lasciach’iopianga, не смогла бы произвести на меня впечатление. Я вела себя в точности как Стивен, оказавшийся на балете против своей воли: нетерпеливо ерзала в кресле, жалея о потере драгоценного времени. Я очень переживала по поводу того, что не вспомню все даты, цифры и ссылки, приведенные на 336 страницах диссертации, к двум часам следующего дня.

На следующий день, нервничая и плохо видя из-за потери контактной линзы по дороге в Лондон, я нащупывала подходящие фразы, отвечая на вопросы экзаменаторов. Неожиданно Стивен Харви с озорной улыбкой спросил меня, читала ли я книгу Дэвида Лоджа. Несколько озадаченная этим вопросом, я вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, к чему он клонит. Вряд ли он имел в виду «Академический обмен», уморительный достоверный рассказ об академическом обмене между Филиппом Сволоу из Университета Раммидж (символизирующего Бирмингем) и Мориса Заппа из Университета штата Эйфория (символизирующего Беркли)[149]. Я не смогла найти даже отдаленной связи между «Академическим обменом» и средневековой испанской поэзией; тем не менее я набралась смелости спросить, имеет ли он в виду какой-то из романов Лоджа. «Нетнет, – ответил он, – я имею в виду статью “Виды современного письма”». Пришлось признать, что эту критическую работу я не читала. После этого обмена репликами атмосфера в аудитории немного разрядилась. Когда экзамен закончился, Ален Дейермонд признался мне, что не читал «Академический обмен».

Весной Джонатан и Стивен, купивший мне просторную красную мантию доктора философии, присутствовали вместе со мной в Альберт-холле на ужасно длинной церемонии вручения дипломов. Мой долгий напряженный путь подошел к концу. То, что он закончился тупиком, не имело значения. Я определенно не питала никаких надежд на то, чтобы занять должность преподавателя или консультировать студентов за почасовую оплату в Кембриджском университете, так как все мои предварительные запросы касательно возможности преподавания на кафедре испанского языка были вежливо проигнорированы.

Определенное занятие, пусть и не карьера, появилось неожиданно и было связано с моим вторым языком, французским, о существовании которого я с удивлением узнала в три или четыре года, разглядывая надпись на бутылочке с соусом «HP». К счастью, любовь к французскому языку, вдохновленная соусом и подкрепленная развивающими уроками в раннем детстве, не была вытеснена мощным негативным влиянием мисс Лезер, костлявой и злобной школьной учительницы французского, которая славилась своим любимым наказанием «пятьдесят французских глаголов». В ее некрологе говорилось, что на ее занятиях стояла абсолютная тишина, даже если ее самой не было в классе.

В начале восьмидесятых, когда я уже закончила диссертацию, а Люси и ее сверстники должны были начать учить французский в начальной школе, преподавание языков оказалось безжалостно вычеркнуто из школьного расписания, пав жертвой экономии правительства тори. Одна из моих лучших школьных подруг Кристина Патнис, австралийка и мама нескольких умных детей, уговорила меня и еще одну маму, Роз Мейс, открыть детский внешкольный кружок французского языка. С некоторым волнением мы начали проект, которому суждено было продлиться десять лет. Каждый понедельник мы встречали наших учеников напитками и печеньем, а затем посвящали целый час интенсивным занятиям, искусно сотканным из задачек, игр, песен, рисования и историй.

Год-два спустя я поняла, что мне придется вновь заняться французским для того, чтобы помочь Роберту при подготовке к сдаче экзамена на получение аттестата начального уровня. В школьном отчете, прочтенном мной перед началом четверти, в конце которой сдавался экзамен, значилось то, что побудило меня к действию. «Скорее всего, не сдаст экзамен», было написано напротив графы «Французский язык». Мысль о том, что мой ребенок завалит французский, оказалась так ужасна, что я прибегла к решительным мерам. Я позвала друга Роберта Томаса Кэдбери, чтобы он привнес в занятия соревновательный дух и обеспечил серьезность мероприятия, и проделала процедуру спряжения пятидесяти глаголов во всех лицах и временах. Эта лингвистическая атака была настолько успешна, что после оглашения результатов экзамена нашему яблочку от старой научной яблони было предложено сдать экзамен по французскому на продвинутом уровне. Роберт отмахнулся от этого предложения: с самого рождения он был предрасположен к физике, химии, математике и еще раз математике и, без сомнения, имел склонность к компьютерным технологиям.