Быть Хокингом - Джейн Хокинг

По окончании конференции папа в своей речи сказал, что ученые, хотя и могут изучать эволюцию Вселенной, не должны задаваться вопросом, что именно случилось в момент Большого взрыва и уж тем более до него, ибо это ведает лишь Бог.

Ватикан – один из самых мощных и богатых городов-государств мира – находился под управлением человека, чье личное благочестие и мужество не вызывали сомнений. Тем не менее этот человек стремился наложить ограничения на свободу мысли, рассуждая так же односторонне, как и ученые, запрещающие нам задавать вопрос о цели творения. По окончании конференции папа в своей речи сказал, что ученые, хотя и могут изучать эволюцию Вселенной, не должны задаваться вопросом, что именно случилось в момент Большого взрыва и уж тем более до него, ибо это ведает лишь Бог. Ни Стивена, ни меня не впечатлило это заявление: слишком уж оно напоминало отношение церкви к Галилею, следствием которого было его заключение триста лет назад. Церковь только сейчас начала признавать значение открытий Галилея. Ей следовало бы стыдиться того, что его теории были под запретом на протяжении стольких лет. Тем не менее речь папы свидетельствовала о том, что церковь по-прежнему пытается ограничить свободу мысли и, видимо, за триста лет ничему не научилась.

13. Гармония восстановлена

Музыка, благодаря которой я вернулась в лоно англиканской церкви, стала моим путем к духовному перерождению и росту, а благодаря Мэри Уайтинг я вновь смогла заниматься пением вскоре после рождения Тимоти. Она настаивала, чтобы ей разрешили гулять с ним раз в неделю в надежде на то, что благодаря времени, проведенному с ребенком, она и сама сможет забеременеть. Поэтому днем по средам, пусть и очень уставшая, я возобновила занятия с Найджелом Викенсом, которому не чужды были родительские заботы после того, как у него появилась дочь Лора. Под руководством Найджела и под чуткий аккомпанемент Джонатана – если ему позволяли отлучиться собственные учительские обязанности – я вновь обрела радость от встречи с музыкой Шуберта, Шумана, Брамса и Моцарта. Они сначала усиливали, а потом смягчали мои эмоции, трансформируя мой внутренний мир. А в это время Мэри и Тим шли кормить уточек, гулять в парке, качаться на качелях и поглощать мороженое, вымазавшись им по самые уши.

Существовало много возможностей исполнить сольный репертуар на благотворительных концертах, связанных с нашими со Стивеном общественными кампаниями; иногда меня приглашали заполнить пробелы в других программах, и именно таким способом моя певческая карьера достигла своего апогея летом 1982 года, когда я исполнила несколько песен в часовне Кингс-колледжа в качестве интерлюдии к органному концерту Джонатана в рамках культурной программы для медицинской конференции. Я обрела такую уверенность в своем голосе и в способности быстро запоминать вокальные партии, что поняла: пришло время двигаться дальше и вступить в хоровое общество. Это вполне можно было сделать, так как в то время я наслаждалась небывалой свободой. Пока Стивен грелся в лучах заслуженной мировой славы восьмидесятых, я в это же время переживала собственное превращение. С одной стороны, команда сиделок принесла долгожданное облегчение и отдых от бесконечно тяжелого физического труда, который ранее поглощал всю мою энергию. С другой – благодаря незыблемой поддержке Джонатана и его преданности семье в целом некоторые стороны моей личности, долгое время подавляемые, лежавшие мертвым грузом в темном углу из-за ежедневной борьбы, вышли на свет. Больше не нужно было жить вполсилы. Я начала ощущать всю полноту жизни, осознавая, что песок, утекавший сквозь пальцы на пляже в Санта-Барбаре много лет назад, не означал конца моих личных устремлений даже спустя годы.

На концерте в университетской церкви Пресвятой Девы Марии я встретила тех самых людей, которых искала, – всех возрастов и профессий, исполнявших разнообразный репертуар и стремившихся к высоким стандартам. Молодой энергичный дирижер Стивен Армстронг, недавно окончивший университет, взял меня в ученицы, и с тех пор я посещала репетиции раз в неделю. От меня требовалась полная самоотдача в течение двух часов в конце трудного дня, а также подготовка в течение всей недели перед репетицией. День концерта – как правило, суббота – был абсолютно сумасшедшим. Невзирая на концерт, семью требовалось холить и кормить, а генеральная репетиция выжимала из меня все силы. Сам концерт стремительно заканчивался, и труд восьми недель исчезал за один вечер, иногда оставляя ощущение небесной эйфории при пении фраз, которые звучали превосходно, а иногда привкус разочарования, когда иные фразы не звучали так, как хотелось бы. В концертах, следующих один за другим, быстро сменялись стили музыки и композиторы – от барокко до модерна, от классики до романтизма, от Баха до Бенджамина Бриттена. Радость после любого хорошо исполненного концерта была безгранична. Мне нравилось то, что мы пели; каждая последующая работа, каждый последующий композитор становились самыми любимыми для меня на время посвященных им репетиций, а концерт, переплавляющий страсти нашей скоротечной жизни в бессмертную квинтэссенцию музыки, превращал болезненную интенсивность чувств в духовное просветление.

Именно тогда, когда моя жизнь пошла в гору, моя мама серьезно заболела.

Именно тогда, когда моя жизнь пошла в гору, моя мама серьезно заболела. Недавно она и ее единственный двоюродный брат Джек пережили стресс, волнуясь за тетю Эффи, которой было далеко за девяносто. Кроме этого, существовало достаточно поводов для постоянной тревоги, которая могла обострить мамину болезнь; моя собственная ситуация была главным из них. По крайней мере, изменения обстоятельств нашей жизни, вызванные появлением команды сиделок Никки, позволили мне оказать родителям моральную поддержку в самый тяжелый момент и хотя бы попытаться окружить их той же заботой, какой они нас окружали все эти годы. Следствием облегчения моего положения стало и то, что я была менее измотана и замучена, а значит, могла больше времени проводить с детьми. Кроха Тим вырос в удивительно забавного малыша: наблюдательного, бесконечно любопытного, энергичного проказника. Когда ему было почти полтора года, задолго до встречи с влюбленными пассажирами итальянского автобуса, у него проявилась недетская страсть к астрономии. Каждый вечер он наблюдал за луной, сидя на своем стульчике на кухне и следя за движением небесного тела, отвлекаясь от важнейшего занятия – ужина. Пока луна двигалась по небу в пределах окна, он забывал о еде и пытался высвободиться из своих тенет. Когда же она исчезала из поля зрения, он стремительно несся в гостиную и там ждал появления белой царицы ночи, глядя на нее сквозь окна веранды. Каждый вечер был для него наградой после дневного ожидания; потом луна начинала убывать, оставляя его во тьме таинственности и разочарования. Затем, в год и десять месяцев, он продемонстрировал свое поэтическое, но никак не научное восприятие другого природного феномена. Холодным февральским днем 1980 года, когда огромные белые снежинки удивительно правильной геометрической формы медленно опускались со свинцового неба, он примчался к окну гостиной с криком: «Я вижу везы! Я вижу везы!» – что означало «звезды» на его языке. Он танцевал по комнате, вдохновенно повторяя свой незатейливый припев к неслышной музыке мягко падающих созвездий.