Горбун - Поль Феваль

Во времена двадцатилетней давности был еще один человек, о нем говорили, что в фехтовании он превосходит даже Невера. Это был гвардеец кавалерист покойного короля Анри де Лагардер. Впрочем, кем бы ни был столь легко их одолевший рыцарь, суть состояла в том, что нашим гулякам в эту ночь уже дважды не повезло: горбун их одолел на словах, а черное домино – шпагой, – так что теперь приятелям предстояло дважды держать реванш.

– Балет! Балет!

– Вон его королевское высочество регент!

– А это принцессы?

– Разумеется. Кто же еще?

– Господи! Ведь это сам мсьё Лоу!

– Да не вертитесь же перед глазами! Вы его закрываете.

– А что это за франт рядом с ним?

– С кем, с мсьё Лоу?

– Ну, конечно. Не с регентом же. Возле регента лишь дамы.

– Этот блистательный джентльмен – лорд Стэрз, посланник Анны, королевы Английской.

– Зачем толкаетесь? Разве вам не хватает места?

– О-о-ой! Бог мой! Не ходите по ногам. Надо же, как раз на больную мозоль! Слон неуклюжий!

– Если бы вы не дергались из стороны в сторону, сударыня, то никто бы на вас не наступил.

– Какое хамство! Вместо того, чтобы попросить прощения он еще огрызается!

– Кто эта красавица в прошитом жемчугом сером домино?

– Мадам де Парабер.

– А эта, в пурпурном из бархата?

– Это мадам Фаларис.

– Однако лицо мсьё Лоу по цвету мало отличается от домино мадам де Фаларис. Видите, какое пунцовое. Отчего бы это? Может быть, болен, может быть апоплексический удар?

– Да что вы, сударыня, он здоров как бык. Просто, плотно поужинал и как следует, выпил красного вина!

– А мсьё регент зато бледен как полотно!

– Это неудивительно. Последнее время из Испании поступают дурные вести.

– Т-с-с! Уже начинают. Балет! Балет!

Публика размещалась спиной к тыльному фасаду дворца, лицом к фонтану на скамейках, установленных на деревянных подмостках, воздвигнутых в форме полуовальной покатой лестницы. Регент, принцессы, мсьё Лоу, лорд Стрэз, принц де Гонзаго и еще несколько знатных особ, – всего человек 20, – занимали места в королевской ложе, в самом верху полуамфитеатра под специально подведенным балдахином. Народу было битком. Сидевшая публика напоминала холм, пестревший роскошными дамскими нарядами.

Бассейн фонтана сейчас скрывался за широким занавесом, опущенным с длинной латунной перекладины, концы которой были закреплены в кронах двух высоких деревьев. За занавесом и фонтаном было установлено множество стояков, кулис, разного рода перемычек; в земле прорыты хитроумные траншей и карманы. Все эти приспособления, предназначенные для единственного спектакля представляли новое слово зрелищной техники. Если бы сам кардинал де Ришелье, автор многих изобретений на театре, дожил до этой ночи, то наверняка от технической стороны представления пришел бы в восторг.

Рассаженный вокруг фонтана оркестр грянул увертюру. Повинуясь скрытому механизму, занавес плавно пошел вверх. Перед зрителями появилось исполненное художниками на нескольких огромных задниках изображение Луизианы: девственные леса, где гигантские деревья устремляют густые могучие кроны до самого неба. По стволам, напоминая змей, вьются лианы. Сколько хватало глаз, до горизонта – прерии, размытые от «расстояния» голубые очертания гор, и через весь пейзаж могучий поток Миссисипи, отец вод, омывающий Эльдорадо. По берегам – картины безмятежной жизни на фоне живописной зелени, искусством письма которой славились мастера кисти XVIII столетия: огражденные райскими кущами долины, ласкающие взор изумрудной травой холмы, в склонах которых природа прорезала уютные пещеры, с потоками и стенами, укрытыми мягкими и густым, как бархат, мхом. Наверное, в одной из таких пещер некогда дожидалась юного Телемаха нимфа Калипсо, превратившая воинов отряда, возглавляемого его отцом Одиссеем, в свиней. Но не стоит отвлекаться на мифологию и ее нимф. В Луизиане их не было. Зато повсюду сновали вполне современные привлекательные индианки, (артистки кордебалета), в набедренных повязках из соломы и птичьими перьями, украшавшими их волосы наподобие короны. Молодые мамаши укачивали младенцев в колыбельках, подвешенных к ветвям сассафраса. Молодые воины натягивали тетиву, изображая стрельбу из лука. Стрелы, разумеется, были воображаемые, чтобы нечаянно не застрелить кого-нибудь из артистов, или, того хуже, из зрителей; зато бумеранги – самые настоящие. «Индейцы» прекрасно ими владели. Они метали их в противоположном от дворца направлении. Описав хитрую дугу, огибающую задники, удивительное орудие возвращалось в руки хозяина. Пожилые индейцы, собравшись на совет старейшин, курили глиняные трубки.

Минут через пять после поднятия занавеса из нижних карманов выплыло и распрямилось кверху еще несколько декораций. Теперь стоявшая на постаменте посреди бассейна фигура Миссисипи получилась со всех сторон окруженной индейским пейзажем. По рядам зрителей прошелестел одобрительный «гур гур», раздались аплодисменты и восклицания: «Браво!» Аплодировали и кричали со всех сторон сада, так как на зрительских скамейках разместились далеко не все, желающие видеть спектакль.

Ориоль просто ополоумел от восторга. Оно и понятно. На площадке появилась мадемуазель Нивель, исполнительница одной из главных ролей в балете. Она изображала дочь старика Миссисипи. По чистой случайности получилось так, что Ориоль оказался между двумя стариками: бароном де Барбаншуа и бароном де Юноде.

– Ну-с, что скажете? Каково?

Пнув обоих локтями под ребра и заговорщицки улыбнувшись, осведомился он.

– Как вы ее находите?

Долговязые, как болотные цапли аристократы бросили на коротышку Ориоля презрительный взгляд.

– Само совершенство! Какой стиль! А? – продолжал пухленький откупщик. – Вы, наверное, думаете, что ее роскошный наряд свалился с неба? За одну юбку с золотыми блестками мне пришлось заплатить сто тридцать пистолей. Крылышки обошлись в тридцать два луидора, поясок с фальшивыми сапфирами куплен за сто экю, а диадема, диадема, господа, (в ней есть несколько настоящих бриллиантов), стоит… впрочем для милой ничего не жаль.

И, взвившись от усердия на фальцет, завопил благим матом:

– Браво, моя золотая! Браво, мой ангел!

– Дивная красавица! Само воплощение грации, – сказал барон де Барбаншуа.

– Вот, оказывается, за чей счет она приобретает свои наряды! – заключил Юноде, и, обменявшись поверх напудренной головы толстенького откупщика грустным взглядом, бароны в унисон пропели:

– Куда мы идем, мсьё барон? Куда идем?

Вслед за первым «браво», брошенным Ориолем, в публике раздались бурные аплодисменты. Мадемуазель Нивель действительно танцевала великолепно. Всем особенно понравилась ее легкая, как порыв южного бриза, поступь, когда она, едва касаясь поверхности, носилась по рисованной водной глади, между кувшинок и стеблей дикого овса, порхая, словно прозрачная стрекоза.