Горбун - Поль Феваль

Госпожа герцогиня Орлеанская не чаяла в нем души, а досточтимый аббат де Флери, гувернер юного короля, человек, чьей благосклонности, казалось, вообще добиться невозможно, взирал на Гонзаго едва ли не как на святого. Разумеется, главной новость ушедшего дня стал состоявшийся сегодня семейный совет. На сей предмет в дворцовых кулуарах не умолкали пересуды. Придворные сплетники и сплетницы трактовали это событие на свой лад. Но, в общем, большинство, в особенности дамы, сходились на том, что Гонзаго – настоящий герой, кому судьба в личной жизни уготовала роль святого мученика. Еще бы! Двадцать лет непрерывного терпения и покорности своей участи! Двадцать лет почтительности и бескорыстной любви! А в ответ лишь неблагодарное безразличие и душевная черствость. Даже в древней истории не сыскать примеров столь возвышенного подвига.

Принцессы, конечно, уже знали в подробностях содержание блистательной речи Гонзаго на совете мать регента, добросердечная, немного простоватая баварка, в искреннем порыве протянула ему для поцелуя ручку, герцогиня Орлеанская, супруга регента, шепнула ему несколько мало значащих слов, но в них было неподдельное желание утешить. Миленькая миниатюрная аббатиса Шельская обещала за него помолиться, а герцогиня Беррийская заявила, что он – витающий в облаках простофиля.

Что же касается бедной принцессы де Гонзаго, то милые дамы теперь, казалось, готовы были ее побить камнями за издевательства над таким добродетельным человеком. Читатель наверное, помнит, что великий Мольер обнаружил своего Тартюфа, этого поистине уникального лицемера, именно в Италии!

С мягкой умудренной иронией благодарно отвечая на сочувственные комплименты сиятельных дам, Гонзаго увидел на пороге одной из дверей тощую фигура своего управляющего Пейроля. Мы погрешили бы перед истиной, если бы стали утверждать, будто лицо верного фактотума Гонзаго часто озарялось улыбкой. Но сейчас оно было мрачнее тучи, бледное, как у покойника; в глазах почти неприкрытый ужас, – словом весь его вид представлял сигнал полной катастрофы. Он то и дело утирал со лба и висков холодный пот. Гонзаго знаком его подозвал. Он на дрожащих ногах неуклюже пересек залу и, приблизившись, что то шепнул на ухо своему хозяину. Гонзаго сейчас же поднялся из кресла и с безукоризненным присутствием духа, (качество, которым блестяще владеют только иноземные прохвосты), улыбнувшись, громко объявил:

– Господа, моя дражайшая супруга, мадам принцесса де Гонзаго, изволила пожаловать на бал. Бегу ее встречать!

Пейроль был куда худшим лицедеем, чем его хозяин, и потому, не подготовленный к импровизации, удивленно раскрыл рот.

– Так где, ты говоришь, она сейчас?

Совершенно сбитый с толку Пейроль впервые за вечер криво улыбнулся, от чего сверкнули золотом его коронки, и поспешил к выходу. Принц устремился за ним.

– Да. Такого добросердечного мужа не сыскать во всем свете! – вздохнула мать регента и привесила какое то, непереводимое выражение из баварского фольклора.

Принцессы проводили покинувшего залу Гонзаго нежным сочувственным взглядом:

– Эх, бедняга! Такой мужчина пропадает из-за какой то испанской мымры!

– Ну, какого тебе черта? – спросил Гонзаго у управляющего, когда они остались наедине.

– Горбун на балу, – ответил фактотум.

– Неужели? Эка невидаль! Ведь я сам дал ему пригласительный билет.

– О нем, об этом горбуне, нам известно не все. Далеко не все, монсиньор.

– Допустим. Но, может быть ты знаешь, где о нем можно навести справки? А? Не знаешь? И я не знаю. Что дальше?

– Я ему не доверяю.

– Ну и не доверяй, на здоровье. Что еще?

– Сегодня вечером в течение получаса он беседовал наедине с регентом.

На сей раз удивление Гонзаго было неподдельным. На какое то мгновение он растерялся, но, быстро преодолев замешательство, рассудительно заметил:

– Наверное, ему было, что рассказать его высочеству.

– Да уж было, и, видно, немало.

Захлебываясь от волнения, фактотум пересказал хозяину все, что он услышал в индейской палатке.

Когда он закончил, Гонзаго снисходительно улыбнулся:

– Горбуны, как правило, бывают наделены живым блестящим умом. Но их ум всегда несколько витиеват и уродлив, как и их тело. Они постоянно готовы разыгрывать какую-нибудь комедию. Герострат, ради собственной славы поджегший храм в древнем Эфесе, наверное, тоже был горбат.

– Неужели он вас совсем не тревожит! – едва не в отчаянии воскликнул Пейроль.

– Тревожит? Чем же? – Гонзаго задумался. – Пожалуй, лишь тем, что возможно потребует от меня за свои услуги слишком большую плату.

– Но ведь он нас выдаст, монсиньор! – голос Пейроля дрожал.

Гонзаго, поглядев на своего верного слугу, опять сочувственно улыбнулся.

– Бедный мой старый служака, – спокойно увещевал он, – как же трудно тебе дается постижение простой истины, что этот горбун с его неуемным рвением льет воду на нашу мельницу!

– Виноват, монсиньор, я вас не понимаю.

– Честно говоря, – продолжал Гонзаго. – Я не люблю излишнего рвения. Оно часто вредит делу. Но как бы то ни было, этот субъект подкинул нам отличную идею.

– Может быть, монсиньор все-таки соблаговолит мне объяснить…

Они находились в аллее как раз на том месте, где столетие спустя, была проложена улица Монпансье. Гонзаго по-приятельски взял своего фактотума под локоток.

– Прежде всего, расскажи, как прошла операция на улице Певчих?

– Ваше приказание исполнено в точности, – ответил Пейроль, – я отправился сюда только после того, как портшез понесли в особняк у Сен-Маглуар. Я это видел своими глазами.

– А донья Круц? То есть мадемуазель де Невер?

– Должна быть здесь.

– Разыщи ее поскорее. Придворные дамы ждут ее с нетерпением. Здесь все приготовлено. Ей обеспечен потрясающий успех. Однако, вернемся к нашему горбуну. Что он наговорил регенту? А?

– Этого-то как раз мы и не знаем, монсиньор.

– Почему же не знаем. Я, например, знаю. Точнее, догадываюсь. Он сказал: «Убийца Невера жив!»

– Тс-с-с! – Пейроль задрожал, как пламя свечи. По лицу его от ужаса пробежала судорога.

– Да. Именно это он сказал, и правильно сделал, скажу тебе, – невозмутимо продолжал Гонзаго. – Убийца Невера жив. Почему я должен этого бояться, или это скрывать? Я, муж вдовы Невера, на плечах которого возлежит миссия законного возмездия? Убийца жив! Я должен это крикнуть так, чтобы услышал весь двор.

По лбу и щекам Пейроля градом катился пот.

– И коль скоро он жив, мы его отыщем!

Гонзаго прервался, в упор разглядывая своего помощника. Того дергало и колотило, словно в приступе сенной лихорадки.

– Улавливаешь? – спросил хозяин.