Горбун - Поль Феваль

Действительно, его слегка знобило. Любители ландскнехта расступились, не сводя глаз с горбуна. Не переставая отвешивать во все стороны поклоны, он проскользнул в шатер. Увидев группу восседавших за игровым столом знатных господ, он одобрительно кивнул головой и сказал:

– Да, да. Надвигаются некие события. Регент обеспокоен. Усилена охрана. Но никто не знает, в чем дело. Даже мсьё герцог де Трем, губернатор Парижа и мсьё де Машо, начальник полиции, тоже не в курсе. Может быть, что-нибудь известно вам, мсьё де Рохан Шабо? Или вам, мсьё де Ферте Сеннтер? Или кому-нибудь из вас, сиятельные господа?

Он окинул взглядом новых игроков.

Все напряженно молчали. Господа де Рохан Шабо и де Ферте Сеннтер сняли маски. Этим они деликатно предлагали незнакомцу тоже открыть лицо. Но горбун галантно поклонился и, улыбнувшись, сказал:

– Право же, господа, это ни к чему. Все равно вы меня не знаете.

– Мсьё барон, – обратился Барбаншуа к своему верному компаньону, – вам не знаком этот оригинал?

– Нет, дорогой барон, – отозвался Юноде. – Какой-нибудь очередной псих. Их сейчас так много развелось.

– Я готов поручиться тысячей золотых монет, – вел дальше незнакомец, – что никто из вас не угадает, что же вдруг так встревожило его королевское высочество. Здесь речь не о том, о чем вы ежедневно беседуете в своем кругу и даже не о том, что составляет содержание ваших тайных опасений, мои достойные господа.

Он посмотрел на Рохана Шабо, на Ферте и других почтенных господ за игровым столом, а затем, переведя взгляд на Шаверни, Ориоля и других наших знакомых, продолжал:

– А также не о том, что разжигает ваши дерзновенные во многом оправданные амбиции молодых карьеристов. И опять же не о заговорах испанцев, не о государственных проблемах Франции, не об оппозиции в парламенте, не о финансовых нововведениях мсьё Лоу, прозванных с чьей-то легкой руки малыми солнечными затмениями. Нет, и еще раз, нет. Тем не менее, регент очень встревожен и усиливает охрану.

– Так в чем же дело, прекрасная маска? – спросил Рохан Шабо с некоторым нетерпением.

Горбун задумался. Внезапно взметнув подбородок, он зашелся язвительным утробным смешком:

– Вы верите в привидения? – спросил он.

Все фантастическое и сверхъестественное привязано к определенным условиям. Зимними ночами, расположившись у камина в просторной зале старинного замка, где оконные рамы скрипят под порывами северного ветра, завывающего где-нибудь на просторах Морвана, или раскачивающего кроны могучих буков в лесах Бретани, совсем нетрудно даже на немалодушного человека нагнать страху какой-нибудь незатейливой выдумкой или легендой. Мрачные стенные панели из мореного дуба поглощают свет лампы, и только позолоченные багеты фамильных портретов причудливо отсвечивают багряными бликами. В каждом поместье есть свои известные мрачные тайны. Поколения новых обитателей знают, в каком коридоре с двенадцатым ударом часов появится видение старого графа, с леденящим душу грохотом влекущего ржавые цепи, в какую комнату он войдет, чтобы усесться у погасшего очага и дрожать в своей загробной лихорадке. Но здесь в Пале-Рояле в индейском вигваме в разгар празднования бумажных экю среди веселого общества за непринужденной болтовней, исполненной умудренного скепсиса, в двух шагах от игорного стола не было места для каких-то глупых суеверных страхов, порой овладевающих храбрецами, носящими шпагу, или даже умудренными летами почтенными мужами, истинными рыцарями мысли.

Тем не менее, когда горбун произнес слово «привидения», по спинам присутствовавших пробежал холодок. Он, правда, сделал это с улыбкой, – маленький черный человек, – но от его веселости у всех задрожали поджилки. Не смотря на море света, радостный шум гулявшей в аллеях парка публики, мягкие звуки оркестра, где то вдалеке исполнявшего мучительно сладостную мелодию гавота Жана Батиста Люлли, собравшиеся в вигваме ощутили внезапный озноб.

– Да, да, – продолжал горбун. – Кто верит в привидения? Средь бела дня на улице – никто. Ночью, лежа на кровати в темном алькове, когда внезапно гаснет свеча, – все! Есть удивительный цветок. Днем он, сложив лепестки, спит. Но едва взойдет луна и засияют звезды, он распускается. Наши страхи перед потусторонним похожи на этот чудо цветок. Вы, однако, загрустили господа. Не волнуйтесь, – право же, я – не приведение.

– Может быть достаточно полунамеков? Вы будете говорить понятным языком, прекрасная маска? Да или нет? – сказал Рохан Шабо, вставая из-за стола.

Человека в черном обступили тесным кольцом любопытные. Пейроль прятался за спинами, но старался из разговора не упустить ни звука.

– Господин герцог, – ответил горбун, – в отношении красоты мы с вами друг друга стоим. Не так ли? Так что не будем расточать на этот счет нелепые комплименты. Речь идет о покойнике, которому через двадцать лет после погребения вздумалось поднять свою могильную плиту, господин герцог… Впрочем, что это я? Разве здесь при дворе кто-нибудь помнит о людях, ушедших из жизни двадцать лет назад?

– Что он такое мелет? – пожал плечами Шаверни.

– Я это говорю не вам, господин маркиз, – живо отозвался человек в черном. – События, о которых идет речь, произошли в год вашего рождения. Вы еще слишком молоды. Я обращаюсь к тем, чьи волосы уже подернула седина, – и, опустив голос, от чего его неприятная трескучесть почти исчезла, продолжал: – Это был исключительно достойный человек: благородный принц, молодой, храбрый, состоятельный, счастливый, всеми любимый, с лицом архангела и богатырской статью. Он был наделен всеми добродетелями, которыми Господь когда-либо одаривал своих возлюбленных чад, обитателей этого мира…

– Из которых самым достойным, как правило, уготован трагический конец, – вставил Шаверни.

Коснувшись его плеча черный человек мягко заметил.

– Увы, мсьё маркиз, здесь вы правы. Но если, этот конец наступает по чьей-то злой воле, то виновных обязательно настигнет возмездие, – ибо нет ничего тайного, что рано или поздно не стало бы явным.

Шаверни смутился. Горбун приблизился к столу.

– Я обращаюсь к господам постарше, – продолжал он, – к вам, мсьё Юноде, который нынче покоился бы где-то в земле Фландрии, если бы человек, о котором идет речь, не раскроил череп испанскому солдафону, уже наступившему коленом вам на горло.

Старый барон раскрыл рот от изумления, не в состоянии произнести ни звука.

– К вам, мсьё Марийак, чья дочь из-за любви к нему ушла в монастырь, к вам, мсьё герцог Рохан Шабо, кто из-за него засадил свою любовницу мадемуазель Ферон в крепость, к вам, мсьё де Вогийон, на чьем плече до сих пор сохранился рубец от его шпаги.