Горбун - Поль Феваль

В праздничную ночь в саду Пале-Рояля наряду с большим количеством как истинных, так и подкупленных оптимистов собралось изрядное число скептиков и недовольных самого разного толка: недовольных политикой, недовольных состоянием финансов, недовольных состоянием национальной нравственности. К этой последней категории, состоявшей в основном из пожилых людей, чьи лучшие молодые годы прошли во времена правления Людовика XIV, принадлежали господа барон де Юде и барон де Барбаншуа. Хотя и в 1717 г. их несправедливо было бы назвать полными развалинами, они были ко всему исполнены горькой иронии и утешали себя тем, что вспоминали прошлое, когда женщины были красивее, мужчины – умнее, небо – голубее, ветер – не такой холодный, вино – ароматнее, лакеи – исполнительные и честные, а дым их труб не такой густой и вонючий. Этот тип оппозиции стар, как мир. Еще Гораций сочинил трактат с названием: Laudator temporis acti – «старик – приверженец прошлого».

Однако сразу оговоримся, в ту ночь среди облаченной в шелка и позолоту, укрытой домино и бархатными масками публики разговоров о политике почти не велось. У всех было праздничное настроение, и, если с чьих то улыбающихся уст слетало имя, например герцогини Мэнской, то лишь затем, чтобы выразить сожаление по поводу ее отсутствия.

Начался выход высшей знати. Герцог Бурбонский под руку с принцессой де Конти; канцлер д'Агессо с принцессой Палатинской. Лорд Стэрз, английский посол, шествовал придерживаемый за локоток аббатом Дюбуа.

Внезапно по дворцовым залам, по заполненным людьми полянам и садовым аллеям прокатился слух, поразивший, прежде всего, прекрасный пол, а затем и кавалеров. Он заставил присутствовавших на время забыть о все еще не появлявшихся регенте и даже господине Лоу. В Пале-Рояль прибыл царь! Русский царь Петр. Царя сопровождал маршал де Тессе и тридцать телохранителей, которым было приказано не оставлять его ни на минуту. Вот уж, поистине, трудная задача! Русский государь отличался резкими движениями и, непредсказуемыми причудами. Тессе со своей тридцатиголовой гвардией приходилось его постоянно разыскивать, так как он то и дело ловко ускользал от их почтительно назойливой опеки.

Он остановился во дворце Ледигьер недалеко от Арсенала. Регент принял его великолепно, но парижане, известные своей любознательностью, которая по причине приезда сего дикого монарха многократно возросла, были разочарованы. Царь не любил, когда к его особе проявлялось повышенное внимание. Заметив, что возле дворца Ледигьер собралась толпа, он отдал бедному Тессе распоряжение ее разогнать. Несчастный маршал предпочел бы провести десять полевых сражений вместо того, чтобы опекать такого своенравного гостя. Говорят, что за несколько месяцев, царского визита во Францию Тессе постарел на десять лет.

Петр Великий приехал в Париж, чтобы усовершенствовать свое образование, необходимое для просвещенного монарха. По правде говоря, этот обременительный визит регенту был совершенно ни к чему. Но, в конце концов, поняв, что его не избежать, Филипп Орлеанский решил поразить высокого гостя широтой и роскошью французского гостеприимства. Однако это оказалось задачей не из легких. Царь, хоть убей, не хотел поражаться. Войдя в свою спальню в великолепных апартаментах дворца Ледигьер, он, не обратив внимания на возвышавшуюся на подмостках широкую полированную кровать эбенового дерева, велел поставить посреди зеркального паркета походную раскладушку и спал только на ней. Он любил гулять пешком, посещал лавки и запросто болтал с торговцами, – но все инкогнито. Любопытные парижане никогда не знали, где его застать. По причине неуловимости, а также из-за не смолкавшей молвы и самых невероятных толков любопытство парижан разрослось до невероятных пределов, превратясь в массовый психоз. Те счастливчики, которым удалось его повидать, так описывают его внешность: высок, отлично сложен, глаза большие, взгляд жгучий, порой лютый. Лицо иногда подергивает нервный тик. Существует легенда, что это последствия старого отравления. Когда он еще был ребенком, конюх Зубов будто опоил его ядом. Если он кому то благоволил, лицо его лучилось неподдельной добротой. Но не следовало забывать об осмотрительности, ибо всем известно, сколь ненадежно доброе расположение духа у диких животных. Самым любимым зверем у парижан был медведь из зоологического сада, потому, что это создание отличалось исключительным благодушием. Для парижан того времени московский царь был фигурой, более экзотической и фантастичной, чем например, зеленый медведь или голубая обезьяна. Он обладал завидным аппетитом, – (по словам Вертона, королевского дворецкого, в чьи обязанности входило прислуживать ему за столом); причем не признавал легких закусок, – ел четыре раза в день, очень обильно: во время каждой трапезы выпивал две бутылки вина и на десерт бутылку ликера, не считая пива и лимонада. Все вместе составляло добрую дюжину бутылок в день. Герцог Антинский на этот счет пошутил, что русский царь Петр самый «вместительный» монарх своего века. В тот день, когда герцог принимал его у себя в бургском замке, Петр Великий не мог подняться из-за стола. Его унесли на руках, – так понравилось ему вино. Еще больше, нежели чревоугодными экзерсисами, русский правитель славился любовными похождениями. О них много говорилось в Париже, но мы воздержимся.

Едва царь появился на балу, среди гостей возникло необычайное волнение. Ведь его присутствие не было предусмотрено программой. Каждый стремился его увидеть, и поскольку никто не знал, где он находится, то любопытствующие беспорядочно метались по садовым аллеям, толпясь на всех перекрестках. Однако парк Пале-Рояля не столь обширен, как какой-нибудь лес Бонди, поэтому раньше, или позже все равновеликий государь должен был отыскаться.

Вся эта подобострастная суета совершенно не касалась собравшихся в индейской палатке игроков в ландскнехт. Никто не хотел прекращать игру, шедшую теперь на большие ставки. Неослабевающим потоком сыпались на стол золото и ассигнации. Банковавший Пейроль настойчиво взвинчивал ставки. Бледный Шаверни пытался улыбаться.

– Десять тысяч экю! – объявил Пейроль.

– Принимаю! – ответил Шаверни.

– Чем гарантируешь? – спросил Навай.

– Словом чести.

– Под честное слово у регента не играют, – заметил на ходу мсьё де Трем и с глубоким презрением прибавил: – Просто какой-то притон!

– С которого вы не имеете своей десятой доли, мсьё герцог, – съязвил Шаверни и помахал ему рукой.

Последовал взрыв смеха. Мсьё де Трем, пожав плечами, ушел.

Герцог де Трем, губернатор Парижа, взимал десятую долю доходов со всех игорных домов. Говорили, что и сам он содержал одно из таких заведений на улице Байоль. Мораль тех времен в подобных занятиях ничего постыдного не усматривала. Например, в особняке мадам принцессы де Кариньян находился один из самых злачных игорных притонов столицы.