Гроза над Миром - Венедикт Ли

Глинистый скат понижался, сначала полого, дальше все круче и заканчивался темным зевом, в котором уже скрылись ноги девочки. Раскинутыми руками она осторожно, по сантиметру, старалась нащупать надежную опору, не теряя надежды спастись.

Она не подняла головы, когда над скатом показались плечи Урсулы, только досадливо закусила губу. А Урсула быстро сняла платье, свила в длинный жгут и медленно опустила его Марине.

— Одной рукой… взяла! Второй… крепче… Хоп!

Марина вцепилась в рукав многострадального платья, и Урсула без усилий вытащила ее наверх. Когда они вернулись к привалу и Урсула приложила к ссадинам на коленках девочки растертый лист подорожника, Марина расплакалась:

— Ну, отпустите меня, ну пожалуйста!

Урсула подперла подбородок рукой. Как лучше объяснить?

— Ты хочешь жить?

— Да!

— Одной тебе не дойти. Мне придется провожать тебя. И вместе с Яном, конечно. А если мы с ним вернемся — нас убьют. Поэтому, чтобы мы все трое жили — надо идти.

— Куда же? — всхлипнула Марина.

«Вот трудный вопрос», — признала Урсула, — «И как ответить, чтобы понять самой?»

Невесть откуда всплыло слово: «Вагнок».

— Мы идем в Вагнок. Большой город — тебе будет интересно.

Марина, в самом деле, загорелась любопытством.

— У вас там родственники?

Поистине Урсуле досталось сегодня решать трудные для нее задачи. Но она справилась. Говорить: идем в Вагнок, потому что туда надо идти — нелепо. Взять бы объяснение попроще. Пусть будет так:

— Да, там родственники.

— О! Это море? — поразилась Марина, увидев, издали голубую полосу воды. Противоположный берег Сайсы скрывался за горизонтом. Великая река тихо несла свои воды на запад, туда, где в полутора тысячах километров на берегу широкого залива стояла Гана. В отличие от Тиривы Сайса была судоходной.

— Мы поплывем на корабле?

— Ну, вроде… — Урсула не стала вдаваться в подробности.

Если получиться столковаться с лодочниками, то на какую-нибудь плоскодонку их возьмут. Тогда через пяток дней они будут в Гане.

Добрый оставил их, не довезя до пристани. «И этого с вас довольно. Эксплуататоры», — говорил его укоризненный взгляд. Только в сторону Марины мурлыкнул ласково. Странные существа — люди. Вечно им не сидится на месте, вечно сами не понимают, чего хотят. Но какая-то польза от них есть.

С речниками Урсула столковалась быстро. Баржа с экипажем из пяти человек, груженая сырцом орхи, прихватит двоих пассажиров в Гану. Двоих, потому что Марина не в счет. Ею Урсула расплатилась за проезд.

Ван, крепкий и большеротый, занимался важным делом: продувал засорившуюся трубку и его натужное, со всхлипами сопенье услаждало слух Рула. Сам Рул состоял также при деле очень важном: считал, стараясь не сбиться, радужных слоников, бегающих по колесу штурвала. Их число перевалило за пятьдесят и стало уменьшаться по мере того, как слабел кайф. Но законченным наркоманом Рул не был, потому, как мог завязать в любой момент — стоило только захотеть. Вот только пока он не хотел. Последний слоник поднял крошечный хоботок и протрубил голосом Вана:

— Эй! Здесь пассажирам шляться нельзя!

Рул обернулся и с любопытством наблюдал, как смуглая склетоподобная тетка, которую подобрали четыре дня назад (удавить и спустить под воду еще успеется) подошла к Вану. Здорово, что кайф еще не прошел: галюники почище прежних. Теперь Ван летал по воле странной незнакомки, которая вдруг отклонилась всем корпусом в сторону, приняв почти горизонтальное положение, и ее длинная жилистая нога ударила Вана в подбородок. Тело матроса с откинутой назад головой описало медлительный пируэт в воздухе и исчезло за бортом.

А из руки смуглянки вылетело что-то сверкающее, с жужжанием крутящееся в воздухе и понеслось к Рулу. Высший кла… Тонкое лезвие взрезало ему сонную артерию и Рул умер.

Пожилой, слегка обрюзгший, с красными прожилками на носу картошкой, Кэп отомкнул скрипучий засов в крошечную каморку Марины. Девочка сидела на полу на грязной циновке, подобрав колени к подбородку. Короткое платье целиком открывало ее ноги. Шевелюра Марины порядком отросла с той поры, как Урсула увлекла ее за собой в бесцельное и опасное путешествие. По детски пухлые губы были плотно сжаты, глаза закрыты и Кэп с удовольствием отметил, какие у нее густые, длинные ресницы. Еще девочка, но в линиях незрелого тела угадывается будущая гармония безупречной женской красоты.

— Не спи, красавица, — Кэп добродушно потрепал ее по нежной щеке.

Он поставил на ящик, служивший Марине и постелью и обеденным столом тарелку с хлопьями малли в молоке.

— Кушай, а то исхудаешь. Оголодала, вижу…

Марина очнулась от полузабытья, звякнула цепь, соединявшая кожаный ошейник на ее горле с крюком в переборке. Встав на колени, Марина выпила из чашки молоко, затем пальцами умяла и отправила в рот разбухшие желтоватые хлопья. Кэп умиленно улыбался. Хорошая девочка. За такую в лучших борделях Ганы дают не меньше тридцати-сорока тысяч. А поторговаться, то и сорок пять выйдет. Спокойная, обеспеченная старость. Хватит ему возить орху.

Марина вернула пустую чашку и забралась на ящик, скорчившись на нем.

— Мне эта штука спать мешает!

Она имела в виду отнюдь не цепь, достаточно длинную, чтобы не стеснять движений в каютке, куда свет проникал сквозь большую щель между бортом и палубой. Кэп приподнял Марине платье: пояс целомудрия можно снять, только воспользовавшись единственным ключом, который он всегда носил при себе. Девственность Марины надежно ограждена.

— Терпи, красавица. Ты же не хочешь, чтобы мои парни испортили тебя. И я не хочу, чтобы ты враз подешевела, со сломанной целкой. Папа Кэп останется тогда бедным, несчастным стариком.

Он погладил ее по голове и, кряхтя, вышел, не забыв наложить засов. Довезти бы малютку в сохранности. За себя он ручался, хотя при виде полуголой Марины зарождалась еще между ног слабая щекотка. Рул тоже не вызывает опасений, а за Ваном, Саком и Треем нужен глаз.

Матросов на деле звали совсем не так, как и он был «Кэп» только по должности. Но люди меняются, а роли остаются и незачем каждый раз заучивать новые имена. Кэп вышел на палубу и не успел вдохнуть бодрящий речной воздух, такой свежий после затхлой вони трюма, как почувствовал на своей мясистой шее что-то холодное и острое. И прямо в душу глянули бледно-синие глаза его пассажирки.

Урсула едва успела забрать нож убитого, когда ее собственный улетел за борт, нанеся Рулу смертельную рану, как на палубе объявился Кэп, морщась от яркого дневного света. Одним прыжком Урсула оказалась рядом с ним и приставила лезвие к жирным складкам шеи.