Гроза над Миром - Венедикт Ли

Наоми, как чертик легко взлетела на стол, не задев ни одной тарелки, и мягко спрыгнула на нашей стороне.

— Ну-ну, Мано… — она погладила его по щеке, — Не мучьте себя, облегчите душу. Так тяжко хранить тайну все эти годы.

— Нет…. пожалуйста, Наоми… нет… Я не виноват…

Из его плаксивых, путаных объяснений мы поняли одно: Левкиппа Картиг, скорее всего, действительно была отравлена. Находящуюся уже в полуобмороке ее обнаружила Бренда и сразу позвала на помощь Мано. Он сделал промывание желудка, употребил все свое искусство целителя, но было поздно. Левки прожила еще четверо суток и в сознание больше не приходила. Они с Брендой день и ночь дежурили у ее постели, и однажды Мано проснулся от причитаний Бренды. Черты лица Левки заострились, кожа вокруг губ побелела. Дыхания не было, сердце не прослушивалось. Мертва.

Кроме внезапности болезни версию об отравлении подтверждало и таинственное исчезновение служанки Левкиппы — Денизы. Ее нигде не могли найти с того самого дня, как случилось несчастье. Одного со своей госпожой возраста и телосложения, Дениза считалась ее лучшей подругой. Мано предполагал, что между девушками произошла серьезная размолвка и Дениза, под влиянием момента, не отдавая себе отчета в своих действиях, совершила страшное. И, ужаснувшись содеянному, опасаясь справедливого возмездия, сбежала. Во всяком случае, в Гнезде о ней с той поры ничего не известно.

Мы сгрудились около Мано, слушая его рассказ. Только Вага остался сидеть, как восковая статуя.

— Я… приказывал разыскать ее… — прошептал он.

Вага имел в виду исчезнувшую Денизу. Чертыхнувшись про себя, я поспешил к первому адмиралу. Конечно, он единственный, кроме Мано и Бренды, осведомлен об обстоятельствах смерти Левкиппы. Сегодняшнее напоминание о пережитом запросто могло его убить.

Помог ему встать, проводил до спальни, сделал укол.

— Сейчас вы уснете. Приношу извинения за выходку Наоми. Не стоило ей ворошить чужое грязное белье.

— Она мстит мне… — глаза его медленно закрылись.

— Вы проснетесь окрепшим и бодрым, — строго произнес я и поспешил обратно, негодуя на Наоми.

Вага не решался вступиться за Бренду, спасти сестру от неминуемой казни. А Наоми нарочно усилила его терзания, напомнив о трагической гибели старшей дочери.

За время моего отсутствия страсти накалились. Мано рыдал на груди Габа, Тонке стало плохо, и Гордей придерживал ее за вздрагивающие плечи. Лицо и шея Пини покраснели, она нервно кусала губы. Арни и Дерек совещались вполголоса. Наоми, отвернувшись от всех, стояла у окна. Я подошел осторожно.

— Что вы натворили, Наоми?

— А? Я — ничего.

— Вы чуть не отправили Вагу на тот свет. А ведь он долго еще будет нам нужен. Вы спутали понятия: праведную месть и гнусный садизм. Прошу вас: умерьте жар в своей душе. Я понимаю, как вам тяжело… справиться с собой.

— Я стараюсь.

Подошел Арни, обнял нас обоих.

— Откладывать не будем.

Я непонимающе воззрился на него.

— Я говорю о раскопках.

Изумление мое возрастало. Что еще выяснилось, пока меня не было?

— Понимаете, Рон, — оживилась Наоми, — Когда за мной пришли в подземелье… в тот день… я страшно испугалась. Решила: убьют здесь и никто никогда не узнает, что со мной сталось. Много позже поняла, почему так подумала. Там, в подземном зале, куда выходят двери всех камер, под каменными плитами пола кто-то погребен. Подсознательно я приметила это еще когда меня препровождали в темницу.

Со всех сторон нас охватили холод и тишина подземелья. Тусклые флуоры еле рассеивали мрак. Арни и Наоми шли впереди, за ними следовали мы с Пини. Я присматривался к Наоми: не страшно ли ей вновь очутиться в мрачной тюрьме, где она провела столько времени в ожидании пыток и казни. Но ни тени беспокойства не увидел в ней, в ее легких движениях, уверенной поступи. Она вела нас всех.

В бывшей камере Наоми зашевелилась, встала в рост темная фигура.

— Явились, — в туманном свете умирающей флуорпанели физиономия Бренды выглядела жутковато, — Долго мне здесь прохлаждаться? Вы не смеете тронуть Вагу. А с его сестрой можно так обойтись? Сойдет с рук, вообразили? Я должна заботиться о Вагариусе — он болен. Без него ваша лавочка живо закроется!

— Я подумаю, — бесстрастно ответила Наоми.

И тут я сообразил, что, выдавая свою тираду, Бренда на нее даже не глянула. Речь ее предназначалась, скорее, для ушей Пини.

Ключ от камеры был у Наоми, и она открыла замок.

— Выходите, Бренда.

Она медленно вышла, растерянно моргая, недоумевая, что это? Смерть? Свобода? Под нашим конвоем проковыляла к центру зала. Зажженный фонарь в руке Пини отбросил качающийся эллипс света на серый каменный пол.

— Здесь другой цвет цемента, — сказала Наоми, — Поднимите плиту.

По виску Бренды сползла крупная капля пота.

Арни принесенным с собой ломиком быстро сбил крошащийся цемент и поддел плиту. Она сдвинулась с глухим скрежетом. Тогда Арни взялся за приподнятый край и разом, по-богатырски легко опрокинул плоский каменный блок. Открылась темная ниша.

Резкий, затхлый запах достал до моих ноздрей. В ярком свете фонаря я увидел совершенно мумифицировавшийся труп женщины: запавшие глазницы, выступающие сквозь темно-коричневую, ссохшуюся кожу кости черепа. Сохранилась одежда: полуистлевшее красное платье, стянутое на талии кожаным поясом и расшитые жемчужным бисером сандалии. Я наклонился над трупом…

Раздался жуткий вопль Пини и свет опрокинулся мне в лицо. Хорошо, что фонарь был небьющийся. Упав, яркий продолговатый цилиндр в защитной плетенке подкатился к самому краю могилы. Пини встала рядом на колени, протягивая руки к останкам, туда, где золотая пряжка на поясе умершей блестела замысловатым вензелем: «Л.К.»

16. ПАДЕНИЕ ВЛАДЫКИ

— Спокойней! — властно сказал я. Пини, понурившись, подчинилась.

А я приступил к осмотру. Труп принадлежал девушке лет шестнадцати. Ростом, как Пини, худощавая от природы, к моменту смерти она была, вдобавок, порядком истощена. На теле я увидел следы порезов и колотых ран, ни одна из которых не была опасной для жизни. Смерть же наступила от асфиксии. Сохранился завязанный на шее шнур, которым задушили погибшую.

Я поднялся и помог встать Пини. Она обернулась к безмолвной, как истукан, Бренде, но я перехватил инициативу:

— Развейте наше недоумение, Бренда.

— Сама… ничего не понимаю. Поражена не меньше вас.

Я не мог не восхититься ею. И снова заметил, как она старалась не смотреть в сторону невозмутимо стоящей поодаль Наоми. А та тоже, сомкнув руки за спиной, не обращала внимания на злейшую свою врагиню. А, между тем, впечатление у меня сложилось такое, что эти двое ведут между собой безмолвный разговор.