Гроза над Миром - Венедикт Ли

— Отец, это я — Пини! Откройте мне! Вы в безопасности.

В секунды, когда он слышал голос дочери, Вага понял, что теперь мог бы спокойно умереть. «Но я стал слабодушен». Он хотел видеть Пини. «Или — это только сон?»

Створки двери с треском распахнулись, и вновь поднять оружие Вага не успел. Услышал пронзительный вопль Тонки. Кто-то наступил ему на руку, забрал револьвер. В зыбком, струящемся перед глазами тумане, возникло бледное, бескровное лицо. Горящие глаза, растрепанные волосы, похожие на шевелящихся темных змей.

Видение исчезло. Вокруг топтались грубые башмаки, сапоги, мокасины. Далекий, милый голос дочери произнес:

— Выйти всем… Дайте ему покой.

Я вошел, окинув взглядом просторную комнату. Наоми жила здесь раньше содержанкой Ваги, а теперь превращала это место в средоточие власти. Большой стол в центре комнаты завален бумагами, бесцеремонно конфискованными из кабинета первого адмирала — множество тайн переставали быть таковыми для Наоми и для меня тоже. Я гордился ее доверием.

Уставши, Наоми лежала навзничь на диване, грязные босые ступни свесились к полу. Грудь ее медленно поднималась в такт дыханию, сквозь тонкую ткань блузки просвечивали темные кружки сосков. На белом лбу выступила испарина. Я расстегнул Наоми пояс длинной юбки, чтобы легче дышала.

— Обидно бы сыграть в узкий ящик… после всего… — прошептала, — Хочу, чтоб знали: вы самый надежный мой друг. Любить могу кого угодно, но верю только вам…

Я приготовился ввести укрепляющее, если через минуту ей не станет лучше.

Неслышно появился Арни. У этого рослого человека совершенно бесшумный шаг.

— Вот ты где… Что?!…

— Переутомилась, — пояснил я.

Арни с испугом посмотрел на шприц в моих руках.

— Пойду…

— Побудь со мной, — попросила Наоми.

Он встал рядом на колени, осторожно поцеловал в бесцветные губы. Я спрятал шприц и отвернулся от них обоих.

— Не сейчас… — услышал ее слова, — Я так вымоталась, Арни…

Спустя два дня.

Дорогие тетя Ханна и Сави! Я — ваша Наоми, пишу вам — жива и даже здорова, слава Богу. Посылаю с нарочным 2000 реалов, пересчитайте, смотрите. Поровну: Вам на хозяйство и Сави приданое — замуж-то скоро?

Милая моя Сави, я всегда помню, как ты одна меня пожалела. И я радовалась, когда узнала, что ты вовремя из Гнезда смылась. Теперь о себе.

Остров наш стал совсем знаменитым. Где еще сыщешь полудурка правителя, идиотку-заговорщицу и таких никудышных палачей? Меня бил мандраж, когда повели вешать. Когда ж оттанцевала свое, то меня кинули Белым братьям: готовенькая отпевайте и в ящик. Только краешек увидала той прекрасной страны, где всем нам однажды свидеться и очнулась, не понимая сперва ничего.

А вышло так, что могильщики увидели, как я малость еще дышу. Спрятали в укромном месте, позвали доктора. Тут и оказалось — я кошка драная, живучая. Экзекуторам терпенья не хватило подождать, пока душа моя отлетит. Вот уж, правда: когда делаешь что — делай не торопясь.

Но толкуют о чуде и промысле Божьем, а я ж разве спорю? Это — как поглядеть. Когда выходишь спозаранку корову доить, глаз не продрав, то не видишь, что каждый такой рассвет — чудо. И каждый час и каждая минута, что ты живешь. Странно, что раньше не понимала этого.

Что-то я треп развела. Рассказываю дальше. Сутки прятали меня, боясь, что псы Ваги обнаружат и докончат дело, но тут подоспел Арни.

Когда войска входили в город, я с моими спасителями вышла из убежища и стояла на обочине. Вместе с армией возвращались стиксы, оказывается, их так много! Вдруг один взвился и прыгнул над головами прохожих прямо к нам. Точнехонько приземлился у моих ног, никого не задев, стал ластиться и оглушительно мурлыкать. Это был Баюн — мой стикс, на котором я выучилась ездить, когда угораздило попасть в Гнездо. «Баюн, Баюнюшка!» — завопила я, как ненормальная. Уселась на него и поехала рядом с Арни. А народ все прибывал, люди валили валом.

Вид у меня после всего был еще тот, но я давила форс. И сама себе думала: не влипла ли в историю хреновей прежней? Но вида не казала, что мне тяжко. Вам бы я в тот день понравилась.

Арни без ума был от радости — и верил и не верил, что я — не призрак какой. Теперь нам вместе разбираться со всем. Как уборную чистить — противно, а надо. Ну, да вы меня знаете: не белоручка.

Писать мне: Вагнок, Гнездо, Вартан Наоми, только не сердитесь, когда долго не отвечу, сами понимаете. Здоровья вам, тетя Ханна и Сави и всей родне и соседям. Помолитесь за меня, а я за вас всех.

Ваша странная девчонка Наоми

P.S. За одежку мою и бластик спасибо. Я плакала. Еще раз всех целую.

Я вернул Наоми письмо.

— Ваш эпистолярный стиль великолепен. Эдакая смесь высокого с низким. Но пишете вполне грамотно для бывшей батрачки.

— Странное дело, — пожаловалась Наоми, — Читаю все запросто, а написать иной раз… — она ругнулась нехорошо.

— Ничего удивительного. Письмо и чтение — способности разные и в голове лежат на отдельных полочках. Можете отсылать свое сочинение. Облик ваш в нем рисуется чудный. О дальнейшей стилизации вас под народную героиню позаботятся Ханна и Сави, когда пойдут чесать языками по всей Флавере. А дальше… молва людская…

— Так вы всегда. Видите меня более гадкой, чем есть на деле, — она изобразила обиду, — Кстати, Ханна на мне разве что воду не возила. И поколачивала. Пока я не выдрессировалась.

Швырнула письмо в соломенную корзинку на столе — на отправку и поднялась — я всем своим видом показывал, что хочу говорить не здесь. Невольно обратил внимание на то, как изменились ее повадки после «второго рождения». Раньше обычным было увидеть Наоми в нахальной позе: ладони в карманах или заткнуты за поясной ремень, насмешливый взгляд снизу вверх, а сейчас ее низко опущенная голова и сомкнутые за спиной руки выдавали склонность к глубоким размышлениям.

Вместе мы вышли в сад, в печальный свет раннего вечера. Прошли темной аллеей на восточную тренировочную площадку со следами грязных опилок, когда-то покрывавших утоптанную землю толстым слоем. Невесомо-легкий и чрезвычайно удобный комбинезон облегал тело Наоми, сейчас он был темно-синим. На правом бедре болтался бластик, так называлось это оружие.

Комбинезон Наоми быстро сменил цвет: теперь это стали темно-серые брюки без единого шва переходящие в изящные черные сапожки и белая рубашка с длинными рукавами.

— Высказывайтесь, Рон. Вы страшно мной недовольны.

Даже в сумерках стал заметен румянец, проступивший на обычно бледных ее щеках. Я решился:

— Хочу вас предостеречь…