Бремя империи - Александр Афанасьев

Похоже, застигла кого-то беда — вот и решил переждать ее дома. А сейчас зачем-то вышел — рискнуть решил.

— Подъезд проверь! Осторожнее.

Голощеков исчезает в подъезде. По-прежнему с автоматом, хотя я бы пистолет достал. С пистолетом в тесноте подъезда намного удобнее.

— Нормально, нет никого!

Решаюсь — все равно вечно за машиной сидеть не будешь. Выскакиваю, перебегаю тротуар, секунда, вторая — и я уже у стены дома.

— Вы кто?

— Козлов я.

— А где Габазов?[152]

— Хватит шутить! — Мужик резко опускает руку с ружьем, добавляя мне в кровь адреналина.

— Э, э! Ротмистр, ружье заберите!

Гражданин пытается сопротивляться — но через пять секунд ружье в руках у ротмистра. Подхожу ближе…

— Вышли-то зачем?

— Я из окна увидел этих… Тут были они, но ушли. А потом падать начали — один, второй, третий. Я так только в синематографе видел. Вот и решил выйти, узнать, что делается. Мне бы оружие какое…

Господи… Вот только оружия этому чувырле и не хватало. Лет тридцать, дорогой светлый летний костюм, загорелое лицо героя из рекламы. Знаете, такие в роли молодых отцов семейств хорошо идут.

— Оружие-то зачем…

— Нам… мы тут уже не один час сидим. Нам бы из города выбраться.

— Много вас?

— Две семьи.

Понятно…

— Ротмистр, оружие и в самом деле соберите, зачем оно там валяется… А вы, Козлов, в подъезд отступите, на вас куртка ваша — как фонарь в ночи светится.

Казань

Вечер 01 июля 1992 года

— Демонстрация не разрешена. Расходитесь по домам! Демонстрация не разрешена!

Унылый гнусавый голос местного урядника, многократно усиленный мегафоном, метался между стен, бился во все сокращающемся пространстве между тонкой стальной полоской щитов местной жандармерии и серым, бурлящим валом накатывающей на нее толпы. Голос этот был бессилен остановить разъяренную толпу, она подходила все ближе, неотвратимо и грозно, как бурлящий селевой вал. Это было как два разноименных заряда в электрической лаборатории Казанского политехнического университета — неважно, где положительный и где отрицательный — результат их соприкосновения все равно один.

Вспышка…

Вспышка нового зла, которого и так на сегодня хватало этому древнему, почти с тысячелетней историей городу.

Майор от жандармерии Ковалев, в чьем командовании сейчас оказались части ДОН-4, выдвинувшиеся в город, сидел на самом взгорке, в штабном «Егере». Голова кипела, как передержанный на плите чайник, на язык просились ругательства. Только что майор Ковалев вышел на «Рубин»,[153] запрашивая указания. Там ничего ответить внятного не смогли, да и не относилась жандармерия к Министерству обороны. «Звезда» до этого выразилась «более внятно» — не допустить массовых беспорядков в городе, оказывать содействие местным полицейским силам, изымать зачинщиков, изымать оружие, не поддаваться на провокации. В общем, сказали то, что и должны были сказать. А кой черт «не допускать массовых беспорядков в городе», если они уже допущены, вон своими ногами сюда идут, беспорядки! И что с этим делать? Там — пацаны одни, что — стрелять по ним?!

— Господин майор! Господин майор!

Ковалев очнулся от какого-то странного оцепенения, открыл дверь внедорожника. Рядом с ним стояли несколько солдат, под руки держали гражданского. Гражданский был высоким, худым, даже можно сказать, тощим. Молодым — сорока точно нет. Короткая бородка, спадающие с носа очки со стеклами без оправы…

— Что?

— Вот этот… Через ограждение рвался. Потом говорит — к командиру надо, к командиру… Ну мы и привели. Оружия у него нет, господин майор, мы проверили.

— Вы кто? — спросил майор у гражданского.

— Пусть меня отпустят! Это неслыханно, сейчас не война!

— Кто вы? — спокойно и непоколебимо повторил майор.

— Я Айрат Таджутдинов, имам-хатыб…[154] — имам произнес название какой-то мечети, про которую майор ничего не знал.

Майор сделал подчиненным знак отпустить священнослужителя.

— Какое у вас ко мне дело?

— Вы зря вошли в город. Зря… Мы должны это остановить. Сами.

— Сами? — Майор скептически усмехнулся. — Ну так пойдите и остановите. Сами. А я посмотрю на это.

Имам гневно выдохнул, но ничего не сказал. Помолчали несколько секунд.

— Для этого я и здесь. Это… наши дети. Муфтият послал меня как раз для того, чтобы вразумить их. Не стреляйте в них, я должен с ними поговорить.

— Господь с вами, батюшка… — Майор не знал, как правильно обращаться к имаму, поэтому обратился как к православному священнику. — Мы и не хотим в них стрелять. Но посмотрите, что делается! Их не вразумишь словами!

— Пойдемте! — Имам вдруг схватил майора за рукав формы и с неожиданной для его телосложения силой потащил за собой, к линии заграждений. — Нельзя терять время! Пойдемте!

— Клинов! — крикнул майор.

Капитан от жандармерии Клинов моментально оказался рядом.

— Всем повышенное внимание! Возможны провокации.

— Есть!

Через линию стальных щитов они прошли, когда толпа подошла уже метров на двадцать — имам и майор. За линией щитов имам отпустил майора, и направился навстречу толпе. Странное и страшное зрелище — людской вал, сцепленные руки, распяленные в гневном крике рты, длинные палки с насаженными на них заточками. И он — человек, которого эта толпа может смять, растоптать, разорвать в мгновение ока. Но он не боялся — совершенно, он спокойно шел вперед, навстречу разгневанным молодым людям. И майор шел за ним.

И толпа вдруг… — остановилась! Не сразу — те, кто шел впереди, узнали имама и остановились, но остальные его не видели и напирали. Передние сделали шаг. Потом еще шаг. Имам спокойно и бесстрашно ждал.

Имама-хатыба Таджутдинова знали. Хорошо знали. Кто-то боялся, кто-то боготворил. Вся Казань знала его по гневным проповедям — он обличал власть и носителей ее. За жадность. За коррупцию. За глупость. За многое. Доставалось даже генерал-губернатору. Имам был, несмотря на молодость, блестящим полемистом и проповедником, выпускником исламского университета в Медине, он постоянно выступал по местному телевидению, правоверные часто шли к нему за советом. Сейчас он спокойно стоял и ждал — единственная преграда между двумя разноименными полюсами, единственная преграда, не дающая свершиться смертельному разряду.

Из толпы вышел один человек. Потом еще один. Майор напрягся, положил руку на рукоять пистолета — но тут с удивлением понял, что посланцы толпы… боятся! Да, они именно боятся, это было видно и в лицах, и в походке. Они не боятся щитов и резиновых пуль жандармерии, они не боятся стальных глыб БТР на взгорке, они боятся его. Единственного человека, посмевшего преградить им путь, человека, вставшего между ними и ненавистной им властью. Да, они его боятся…

— Это вы… — с удивлением проговорил один из вышедших, невысокий, но крепкий молодой человек лет двадцати, чьи густые брови срослись на переносице. Он был одним из толпы, одет так же, как и все, — но в одежде была вызывающая, бросающаяся в глаза деталь — не зеленая, а черная майка с начертанными белым изречениями из Корана. Исламские экстремисты предпочитали не зеленый — традиционный цвет ислама, — а черный цвет, символизирующий смерть.

— Да, это я, — просто ответил имам. — А кто ты и что ты здесь делаешь?

— Меня зовут Мурад, Айрат-хазрат. Я хочу справедливости, и мы все ее хотим. — Гордо и даже напыщенно заканчивая эту речь, молодой человек внезапно смутился. Это было хорошо видно по его лицу, он вдруг понял, что говорить известному всем правоверным Казани имаму то же самое, что и писать на Интернет-форуме, глупо. Но слово не воробей — и за сказанное надо было отвечать.

— Справедливость? — переспросил имам. — И в чем же, по-твоему, справедливость?

— Мы хотим знать правду! Правду о том, что произошло! И мы идем, чтобы спросить с тех, кто это допустил.

— Правду? — имам скептически усмехнулся. — По-моему, ты уже ее знаешь — для себя. И твои друзья тоже. Тебе не нужна правда. Ты идешь не за правдой — ты идешь за расправой.

— Мы знаем, что произошло, Айрат-хазрат… — упрямо сказал пацан, но имам тут же его перебил.

— Знаешь? Ты был там, где это произошло?

Пацан молчал — но молчание его было красноречивее слов.

— Или, может, кто-то из вас был там и видел, что произошло? — Имам внезапно возвысил голос. — Кто из вас видел, что произошло? Кто из вас может рассказать, что произошло?

Толпа глухо волновалась.

— Никто из вас не может рассказать, что произошло! Никто из вас не был свидетелем! А ведь в Коране сказано про свидетелей! И про лжесвидетелей тоже! Кто из вас знает, что полагается лжесвидетелям по законам шариата?!