Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко

Чтоб это не было — и было,

Чтоб, не задевши, задевать,

И, обобщив, не обобщать,

Чтоб в обличении порока

Все было узко и широко,

Чтоб для людей была строка

И беспощадна и мягка,

Чтоб гнев граничил с добротою,

Чтоб злость лучилась теплотою,

Чтоб ярость нежною была,

А нежность — яростна и зла.

Чтоб устремленность боевая

Кричала, рта не раскрывая,

Чтоб в строчках бешеных тирад

Был яд, как мед, а мед, как яд.

Редактор из другого стихотворного фельетона, «Взирая на календарь» (1951) В. Гранова, требовал сатиры, но каждый раз находил ее несвоевременной. Речь шла о сатирике, который написал очень нужный фельетон, но редактор всякий раз считал, что «сейчас не время». В декабре: «Не пойдет, поскольку портить настроенье нехорошо под Новый год!» В начале марта: «А женский день?! Ведь наводить совсем негоже на этот день сатиры тень…» Затем Первомай, затем лето: «Но вдумайтесь, сезон какой: стремятся граждане к курортам, им нужен отдых и покой». Затем День флота, День шахтера… Когда же, восклицает в финале автор, «решится сей редактор День фельетона объявить?»

Редактор из другого фельетона, «Афоня» (1953) С. Ананьина, не успевает закончить передовую статью «Развернем критику и самокритику», как к нему является автор из другого района с фельетоном о перестраховщиках. Читая его, редактор с ужасом узнает свое районное начальство. Отвергая заверения автора, что это простые совпадения, он убеждает его, что рассказ удался, но если он написан на материале другого района, то «нужно назвать подлинную фамилию вашего перестраховщика, место работы, должность, конкретный адрес. Без адреса не можем напечатать». Автор возражает, что у него рассказ («Я даю собирательный образ»). Именно поэтому, настаивает редактор, «надо обязательно давать конкретное лицо, с адресом»: «Иначе нас с вами могут обвинить в искажении действительности!» В результате автор забирает свой рассказ и получает от редактора напутствие писать и дальше: «Дерзайте! Не забывайте, что нам нужны свои Щедрины и Гоголи!»

Не следует думать, что критика перестраховки стала безопасной лишь после госзаказа на советских Гоголей и Щедриных. Тема страха «обобщения» проходила в фельетонах о редакторах-перестраховщиках уже в 1930-е годы. В фельетоне Е. Бермонта «Заячья душа» (1939) рассказывалось о некоем Раневе, «редакторе некоего печатного органа», который больше всего боялся обобщений. Например, если в заметке говорилось, что «качество сиропов в киосках и сатураторах чрезвычайно низко», он тут же требовал корректировки:

— Это — обобщение, — выговаривал он, заикаясь. — По-вашему, выходит, что в красной столице передового в мире государства плохие сиропы?..

— А причем тут красная столица, Михаил Михайлович? Возьмите и попробуйте сами, например, клюквенный…

— Тогда так и пишите. Отдельные, мол, клюквенные сиропы в некоторых сатураторах по вине кое-каких работников… Вот это деловая критика!

Редактор оказался настолько бдительным в отношении частного и типичного, что требовал балансировать даже сводки погоды. Так, прочтя две заметки: «Вчера под Новороссийском пронесся шквал с дождем. Во многих домах выбиты стекла» и «Шквал с дождем под Туапсе. Тоже выбиты окна», он потребовал удалить одну из них: «Нужно иметь политическое чутье. Это же — обобщение. По всей стране шквалы с дождем… Нет, про Новороссийск оставь, а про Туапсе вычеркни… Или, знаешь, лучше напишем, что в Туапсе яркий солнечный день, пляж усеян купающимися, в городском театре с большим успехом прошел „Богдан Хмельницкий“ Корнейчука?» На вопрос секретаря: «А причем тут „Богдан Хмельницкий“?» редактор ответил: «Как противовес шквалу. Шквал — это неполадки, а „Богдан Хмельницкий“ — достижение». В отделе объявлений боялись печатать объявления: «У меня тут, понимаешь, подряд четыре объявления о том, что одинокий инженер ищет комнату с удобствами… Можно ли печатать? Все-таки, знаешь, какое-то обобщение…» Наконец, автор фельетона сообщает, что диктовал этот фельетон машинистке, работающей под началом «у вышеупомянутой заячьей души». Секретарша примерно на десятой строке вздрогнула и спросила:

— Это что же — обобщение?

Но я успокоительно заметил:

— Не волнуйтесь, Тамара, печатайте. Это вполне конкретный случай…

Неосознаваемый автором комизм ситуации состоит в том, что сам фельетон как будто взят из редактируемой Раневым газеты: никакого «конкретного случая» здесь нет — речь идет о «некоем редакторе» «некоего печатного органа». Иначе говоря, эта ситуация была настолько распространенной, что не воспринималась как комичная.

Метафельетон демонстрировал механизм симуляции самоиронии и жанровой рефлексии. Его распространенность объяснялась тем, что советский фельетон был не тем, за что он себя выдавал: его функции были вообще не в сатире. Реальное действие положительной сатиры — в полном соответствии со стратегией соцреализма — было покушением на читательское чувство реальности. Она не была нейтральна к недостаткам и не «не замечала» их, но дереализовывала жизнь, заменяя новой реальностью и фальшпанелями. К рассмотрению этих технологий мы теперь и обратимся.

Другие власти: Функции и модусы фельетона

Встречаясь с молодыми украинскими литераторами в 1953 году, Остап Вишня рассказывал о том, что в его рабочем кабинете на стене над письменным столом висела такая «памятка»:

Мои «друзья», будь они трижды прокляты:

Бюрократы, Вельможи, Хамы, Подхалимы, Взяточники, Спекулянты, Вымогатели, Очковтиратели, Ханжи, Круглосуточные болтуны, Дремучие дурни, Чванливые бахвалы, Хапуги, Зажимщики критики, Перестраховщики, Браконьеры, Грубияны, Задаваки, Замаскированные паразиты, Откровенные мерзавцы, Сутяги и склочники, Халтурщики, Пошляки, Алиментщики-летуны и прочие сукины сыны и прохвосты.

О чем я, несчастный, должен думать и писать:

О хулиганстве, грубости и невоспитанности.

О воспитании лоботрясов и шалопаев (перевоспитание).

О легковесном отношении к любви, к браку, к семье.

О широких натурах за государственный счет.

О начетчиках и талмудистах в науке.

О консерваторах в сельском хозяйстве и промышленности.

Об истребителях природы.

Обо всяком, одним словом, дерьме!

Господи, боже мой! Помоги мне![645]

Дурная бесконечность подобных перечней создает впечатление бесконечного разнообразия тем советского фельетона. В действительности все они сводятся к единому знаменателю: советский фельетон был занят непрестанным созданием контролируемого образа Другого, каковым мог быть любой из этого списка. Контроль за производством Другого и его интерпретацией власть считала не менее важным делом, чем производство образа Народа как высшей легитимирующей инстанции. Эта задача не могла быть пущена на самотек или отдана на откуп сатирикам. Персонажи советского фельетона — это настоящий склад масок власти, которая в нужный момент меняла их в соответствии с политической целесообразностью.

Мы увидим, как советский фельетон