Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко

перевозку коровы, он отказался платить, заявив, что платить должно министерство. После трех лет споров и передачи дела в суд благодаря радению замминистра, который приказал работникам бюджетного отдела забрать из суда исковое заявление железнодорожников и оплатить проезд коровы из средств министерства, дело было замято, и теперь уполномоченный продолжает «жить и благоденствовать на государственный счет, а его дом по-прежнему обрастает хозяйственными службами». Фельетон наполнен комическими подробностями (о том, как возмущалось семейство уполномоченного тем, что было уравнено им с коровой, о том, как его жена отказывалась ехать с ней в одном вагоне, о том, как корову перевозили на завод, и т. д.)

Но чем смешнее становился рассказ, тем больше затушевывалась главная тема фельетона: коррумпированность системы, вседозволенность бюрократии. История с уполномоченным подается не как системная проблема, но как «случай». Большинство фельетонов подобного рода сводится либо к курьезу, либо к нравоучительной истории о том, что нельзя использовать государственные ресурсы на личные нужды. Основные усилия фельетониста уходили на то, чтобы показать здесь бюрократическое извращение, подлежащее осуждению, но ни в коем случае не естественный продукт системы.

Симптоматичны в этом смысле фельетоны Ивана Рябова в «Правде». Некий директор электростанции, ведущий себя, как «удельный князь», потребовал от хлебопекарни подарить ему поросенка (у них находились на откорме поросята), поскольку они «пользуются моим светом». За это его раскритиковали в газете и на городской конференции директора школы, пекарни и автобазы. На другой день он отключил у них электричество, а затем и весь город чуть не погрузил во тьму. На той же конференции парторг выступил с критикой директора пивоваренного завода. Вернувшись с конференции на завод, тот тут же издал указ об увольнении парторга… Фельетонист «Правды», посвятив им фельетон «Нижнеудинские оригиналы» (1948), заявляет, что они «подражают героям недоброго старого времени»:

Их антиобщественное поведение, зоологическое самолюбие, неприязнь к правде, враждебное отношение к большевистской критике и самокритике — все эти черты заимствованы нижнеудинскими директорами у самодуров. Вырождающуюся породу представляют они. Она, эта порода, нет-нет да и заявит о своем существовании, заявит буржуазным индивидуализмом, чиновничьим произволом, барским рыком, великолепным барским жестом… порода самодуров явно вымирает, и мы имеем дело лишь с редкими эпигонами щедринского Угрюм-Бурчеева и чеховского унтера Пришибеева…

В другом фельетоне Рябова «Землянико-Карский» (1949) речь идет о не менее колоритном на этот раз московском чиновнике Землянико-Карском, который не только руководит главком Главформоматериал, в подчинении которого нет ни одного предприятия и который тратит на поддержание своего совершенно бесполезного, но весьма роскошного существования миллионы рублей (ставки, машины, дачи), но еще и рассказывает о себе героические небылицы (о том, как он участвовал в революции и брал города, руководя корпусом во время гражданской войны, и т. п.). Заканчивается рассказ о нем тем же заботливым упаковыванием типажа в «единичное проявление»: «Конечно, Землянико-Карский относится к породе самозванцев, вымирающей в наше время. Но писать о нем все-таки следует, ибо редкие представители этой породы еще вносят свой нечистый дух в атмосферу наших учреждений». Если всесильная «Правда» задавала подобный стандарт критики партийно-государственной номенклатуры, ожидать чего-либо более решительного от других газет было бы наивно.

Отвлекающая функция позволяла советскому фельетону эффективно играть роль не столько канала выражения недовольства «недостатками», сколько машины по их идеологически правильной «упаковке», созданию безопасного угла зрения на них и дискурса о них. В фельетоне Ленча «Письмо» (1950) рассказывается о том, как живущая в райцентре старушка-мать отправила письмо сыну, большому начальнику в областном центре, на рабочий адрес (поскольку он не отвечал на ее письма, отправленные ему домой), где она жаловалась на старческие хвори и просила денег на ремонт жилья — побелить, покрасить и сделать разные починки. Письмо попало в канцелярию в руки бюрократа Брускова, который был мастером, не вникая в прочитанное, «мгновенно схватывать суть» любого письма и давать ему правильный ход. В этом случае он ответил: «Ваше письмо отправлено в райсобес, куда вам надлежит обратиться». Сын-начальник, не читая, письмо подмахнул. Ничего не понимающий начальник райсобеса, не зная, как реагировать на частное письмо, узнает от секретарши, что пришедшая в райсобес тоже ничего не понимающая старуха — мать большого областного начальника, устраивает ей ремонт квартиры за государственный счет. Об этой истории начинают говорить соседи, в конце концов кто-то пишет в областную газету письмо о том, как областной начальник «обделывает свои семейные дела» за счет райсобеса. Областная газета публикует об этом фельетон. Дело разбирается в «надлежащих инстанциях». Брускова и начальника райсобеса снимают с работы, сыну-начальнику выносят выговор за бюрократическое отношение к работе. Теперь Брусков работает на почте — принимает телеграммы. Он все так же быстро работает с почтой — у его окошка очередей не бывает.

На первый взгляд, это история о бюрократии. В действительности она о том, что почитанием начальства пронизана советская система управления, которая вся состоит из коррупционных ниш, что даже до забот матери, не говоря уже о запросах обычных людей, начальству нет дела, что «надлежащие инстанции» лишь переставляют бюрократов с места на место. Эта фиктивно-обличительная функция фельетона смещает акцент с реальной проблемы в область стереотипов (бездушные бюрократы или подхалимы/подчиненные).

Это смещение и было единственной реальной функцией советского фельетона. Главной проблемой фельетониста являлся, таким образом, не столько отбор материала, сколько увод читателя от него. В фельетоне Н. Баженова «Экзамены» (1951) рассказывается о некоем «ответственном работнике», который настолько занят на работе, что возвращается домой глубокой ночью, не ходит в театр, не уделяет внимания семье, не видит собственных детей. Мало того, он еще и должен повышать свой «политической уровень» и учится в вечернем университете. Заниматься у него времени нет, в результате чего он проваливает экзамен, но решает хорошо подготовиться и в финале сдает его успешно. Однако возвращаться домой он продолжает за полночь, а в воскресенья «отсыпаться за всю неделю». Семьей он также не занимается и даже не может сходить с детьми на прогулку. Но эти обстоятельства, которые никак не меняются, от героя не зависят: он не может уйти с завода потому, что «начальник главка может позвонить». Фельетонист, разумеется, не объясняет, почему не спит ночами начальник главка — потому, что не спит министр, а тот не спит оттого, что по ночам бодрствует Сталин, из-за распорядка которого ночами бодрствовало полстраны. Но поскольку тема эта табуирована, акцент смещается на экзамен в вечернем университете…

Смещение объекта происходит в процессе его критической подсветки. Интересен в этом смысле бессюжетный фельетон, где этот прием смещения почти обнажен. В фельетоне «За тридевять земель» (1946) Рябов рассказывает