Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поводом к написанию этих фельетонов становятся не недостатки, но, напротив, избыток позитива, когда слишком все хорошо и действие рассказа вызывает не фрустрацию, но умиление и самодовольство. Обычно эта коллизия связана со стариками и детьми. Старушка из фельетона Ленча «Романтика» (1948) рассказывает про сына-романтика, который трижды убегал из дому то в Испанию с фашистами воевать, то на Северный полюс, то на Памир. После войны его захватила новая мечта — стать китобойцем и добывать для родины ценный жир. Теперь стреляет он в китов из гарпунной пушки где-то «в ледовитых морях», отправляет матери письма, а она все ждет, что он вернется к ней. И тут сын сообщает, что женится. Мать предвкушает, что он привезет жену, остепенится, и она будет нянчить внуков. Но оказывается, что избранница сына совсем на та, кого ожидала мать: «Она такой же романтик, как и я, любит море, приключения и дальние странствия. Она служит радисткой на нашем судне, и мы с ней скоро уходим в новый рейс на китобойный промысел». Эта новость вначале приводит мать в отчаяние. Но она все обдумала и написала сыну письмо с благословением и просьбой определить ее кухаркой на корабль:
Устраивай меня, сынок, к себе. Вам же с Мариной легче будет, потому что дети и у романтиков бывают. Внука или внучку вам китиха нянчить не станет. Так что я теперь в романтики записалась на старости лет… Мать, ведь она всем нужна, а таким романтикам — вдвое, потому что они сами как дети!
Мастер положительного фельетона Ленч строил «юмористические рассказы» на описании радостных событий. Связь с фельетоном в них была почти потеряна, а фактическая основа заменена литературной. Таков фельетон «Большая радость» (1947), где рассказывается о том, как женщина на платформе просит проводника курьерского поезда провезти ее до следующей остановки. Билетов нет, но ей очень нужно к детям. Женщина тащит тяжелый мешок, на ней перешитое из старой шинели пальто, надетое поверх ватника, на ногах залепленные дорожной грязью сапоги, но она невероятно счастлива: «Не я прошу, радость моя просит». Она показывает проводнику газету, в которой написано о том, что спаленное немцами село, куда едет женщина, отстроилось — пятьдесят две избы построил колхоз при помощи района, и женщина спешит к детям, они только что перебрались из землянки в дом. Проводник читает и «постепенно скучливая хмурь сходит с его сурового скуластого лица». И вот он уже «улыбаясь, смотрит на сияющее лицо женщины» и впускает ее в вагон. Она рассказывает, как счастливы ее дети. Ее радость передается поначалу недовольным ее соседством пассажирам плацкартного вагона. Она всем дает читать газету и рассказывает о своем счастье. И все лица вокруг расплываются в широких улыбках. Радость становится всеобщей, сбегается весь вагон. На прощанье один из пассажиров спрашивает, доберется ли она до села от станции. «Доберется! — говорит проводник. — У нее теперь вроде как крылья за плечами. Да и помогут ей. У нас народ такой!» Перед нами соцреалистическая версия рассказа Бабеля «Соль»…
Однако святочный рассказ не только имел обязательный радостный финал, но и повествовал о духовном или материальном кризисе, для разрешения которого требуется чудо — будь то вмешательство высших сил или счастливая случайность, удачное совпадение, которые также рассматриваются как знак свыше. Так, в «юмористическом рассказе» Ленча «Я тут ни при чем» (1937) рассказывалось о лучшем в городе хирурге и его тщеславной жене. Она мечтает о славе для мужа, которого, как ей кажется, все «затирают» из-за того, что сам он слишком скромен, даже не знает, как себя вести во время чествования собственного юбилея. Она упрекает его в том, что он не добился, чтобы его портрет напечатали в городской газете. Тут из Москвы приезжает известный профессор-орденоносец, которого жена хирурга хочет видеть у себя за первомайским столом, поскольку тот «известный человек, с орденами и связями». Муж, занятый операциями, не успевает его пригласить, и его «перехватывает» коллега. Это приводит жену в отчаяние. Она называет мужа беспомощным разиней, вся в слезах запирается в комнате и чуть не заболевает от расстройства. Но тут является домой муж и сообщает, что за первомайским столом у нее все же будет сидеть орденоносец, и протягивает ей свежий номер центральной газеты, где сообщается о его награждении орденом. Ее глаза тут же помолодели и просияли, она сразу же выздоравливает и бросается к телефону, чтобы похвастаться новостью.
Перед нами образец положительной сатиры: тщеславие жены, конечно, признак мещанства, но критика ее смягчена обидой за мужа-растяпу. Фраза, вынесенная в название, постоянно повторяется мужем, когда ему приходится оправдываться перед женой в очередном «проступке». Советская жизнь такова, что человеку для признания ничего специально делать не надо: слава найдет его сама. Так и происходит в финале. Торжество добродетели происходит не «случайно». В нем просвечивает «закономерность» — правильное устройство советского мира. Так работает механизм «утверждающей сатиры». Здесь как будто бы есть весь знакомый набор советских сатирических атрибутов (растяпа-муж, мещанка-жена), но сатиры нет.
Мы имеем дело с фельетоном, функция которого не сатирическая, но, напротив, лакирующая. Это могут быть эпизоды и персонажи типа колхозницы из фельетона Ленча «Передумал» (1951), которая укоряет нерадивого председателя колхоза: «Ох, Степа, Степа! — отстраняясь, с укором произнесла Домна Григорьевна. — Жизнь-то ведь в самый цвет входит. У народа такая жадность на колхозную работу — все жилочки поют. А ты…» А может быть сверхзадача всего фельетона. Таков фельетон того же Ленча «Тайное решение» (1951). Лиза работает в агентстве Союзпечати в областном центре, но с некоторого времени она стала рассеянной и озабоченной. Ее подруга пытается выяснить причины перемены. Оказывается, Лиза приняла решение резко изменить свою жизнь:
Сейчас такое делается в стране! А мы сидим и квитанции выписываем! Люди едут на Волгу, на Днепр, в Туркмению — туда, где действительно фронт, где совершаются настоящие трудовые подвиги. А мы?
