Я — ярость - Делайла Доусон

о макияже на Хэллоуин спустя она снова стоит в кладовой, задрав ногу на раковину. На сушилке разложены инструменты: швейные ножницы, иголка с ниткой, перекись водорода и марля. Через окно льется яркий солнечный свет, Бруклин с удовольствием ест аккуратно нарезанную дыню и смотрит шоу на планшете. Патрисия разворачивает окровавленную повязку на икре, и ее чуть не выворачивает от вида раны. В интернете пишут, что рану нужно очистить и стерилизовать, а затем сомкнуть края и аккуратно наложить швы. Патрисия думает, что готова, но, воткнув иглу, едва не теряет сознание.

Нет, это ей не под силу.

К тому же, даже если б удалось зашить рану, риск инфекции очень велик, а у нее нет антибиотиков.

— Черт возьми, — бормочет Патрисия. Это выражение из прошлой жизни, она отказалась от него. Никогда еще она не испытывала такой боли, как в тот момент, когда протягивала нить сквозь кожу.

Патрисия снова накладывает марлевую повязку и ковыляет на кухню.

— Бруклин, я ненадолго отлучусь из дома. Сможешь посидеть спокойно и посмотреть свое шоу?

Бруклин энергично кивает.

— Да! Я хорошо себя вела, когда ты в последний раз уехала! Это было легче легкого!

По спине у Патрисии пробегает дрожь.

Ей было совсем нелегко. Ни после инцидента с зеркалом, ни этой ночью.

Однако другого выхода она не видит.

Ей нужно в неотложку. Она не может взять ребенка с Яростью в общественное место, где полно свидетелей. Если у Бруклин будет приступ, то ее заберут и Патрисия никогда больше ее не увидит. Всего несколько недель назад она отчаянно нуждалась в том, чтоб переложить на кого-нибудь другого заботу о девочке, но почему-то сейчас мысль о Бруклин, запертой в госучреждении, одинокой, сбитой с толку…

Патрисия, конечно, холодна, но не настолько.

Она кивает себе самой и одевается: шорты цвета хаки ей не очень по душе, но они достаточно коротки, чтобы врачи смогли осмотреть обе ее раны, не переодевая ее в этот ужасный больничный халат. Патрисия берет одну из стодолларовых купюр Рэндалла, ключи и кошелек, полный совершенно бесполезных теперь пластиковых карт. Потом напоминает Бруклин обо всем, что она не должна делать: есть, пить, выходить на улицу, приближаться к бассейну, открывать дверь, отвечать на телефонные звонки, играть с ножами и спичками. Она впервые осознает, что дома у нее целая коллекция крайне опасных предметов, которые могут причинить маленькому ребенку непоправимый вред. Даже розетки — и те без заглушек. В кладовой полно отбеливателя, и чистящих средств, и яда от крыс.

Однако невозможно пересказать Бруклин весь этот список длиной в милю, потому что это может, наоборот, натолкнуть ее на какие-то идеи. Когда Челси была маленькой, всех этих вещей даже не существовало.

В гараже на четыре машины, сидя в своем красивом прошлогоднем «инфинити» с кожаными чехлами бежевого цвета, которые приятно холодят обмотанное бинтами бедро, Патрисия осторожно прижимается лбом к рулю и плачет. Тушь смазывается, но она все никак не может прекратить. Она никогда не чувствовала себя такой беспомощной — даже когда мать выгнала ее из дому. Тогда она хлопнула дверью в разгар ссоры, подпитываемая яростью и стремлением доказать, на что способна. Теперь же она уходит от отчаяния.

39.

Зал набит потными людьми, их сердца бьются, они охвачены жаждой крови.

— БКЯ! БКЯ! — скандируют они. Сотни, может, даже тысячи людей набились на склад, они держат в руках плакаты и молотят кулаками по воздуху. Начинают представлять Стива, и он, ободряюще кивнув Челси, сжимает ее плечо и идет вперед, серьезный и высокомерный, как венчурный капиталист, который намерен увести у кого-то из-под носа такси. Стив подходит к рингу и окидывает его взглядом сверху вниз так, будто ждет, что его поднимут на лифте.

Голос Харлана Пейна доносится из каждого угла, будто бы даже вытесняя собой воздух:

— Прямиком с Нью-Йоркской фондовой биржи, поприветствуйте влиятельного брокера, получившего настоящую силу, — мистера Стивена Ниссена, эсквайра!

Половина зала взрывается одобрительными возгласами, другая половина презрительно вопит и свистит, и в конце концов презрение перекрывает все остальное.

На самом деле это даже не зал. Это огромный куб, окованный сталью, до верха полный шумом и эмоциями. Челси чувствует запах тел, и поскольку тут нет ни кондиционеров, ни систем фильтрации воздуха, ярость и желание буквально витают в воздухе.

Харлан был прав: люди в самом деле хотят этого. Им это нужно.

Во всем мире нет места опаснее, чем здесь и сейчас, но они просто обожают это.

На секунду музыка смолкает, и наступает восхитительная тишина — а потом гремит песня специально для Челси. Это Toxic Бритни Спирс, но с вкраплениями чего-то, смутно напоминающего музыку Роба Зомби[37], сумасшедшую и визгливую.

— Тебе пора! Порви их там! — говорит Крис, хлопнув ее по плечу.

Челси смотрит в проход, по которому ей предстоит пройти. Через дверь, затем двадцать футов вперед, а потом будут толпы людей по обе стороны с плакатами в руках — на них написано еще что-то совсем банальное, потому что это первое шоу, еще непонятно, кого любить, а кого ненавидеть. «БКЯ, #1» или «УБЕЙ ИХ ВСЕХ», и всё в таком духе. Они будут так близко, что смогут притронуться к ней, — по большей части мужчины, грубые и с бритыми головами, деревенские в больших шляпах и еще совсем дети с ирокезами. Челси тренировалась неделями, но оказалось, что больше всего на свете она боится не драки и не Ярости — она в ужасе от мысли оказаться в опасной близости от такого количества беснующихся незнакомцев.

— Давай, тигр! — На этот раз Крис слегка подталкивает ее, ноги заплетаются, и она шагает вперед, как маленький заблудший олененок. Луч прожектора, ослепительный и горячий, падает на нее, и тут Челси вспоминает.

Она вовсе не олененок.

Она не кроткая малышка Челси Мартин, настолько затюканная, что даже кассиру в магазине слова не скажет, если тот пробил товар дважды.

Она Девица из Флориды — и ей положено швыряться дерьмом в незнакомых стариков.

Она останавливается, обнажает зубы, раздвигает ноги в крайне непристойном для леди приседе и рычит, задрав голову к потолку и глядя, как ее слюни фонтанчиком взлетают