Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса - Жозе Мария Эса де Кейрош

В эту минуту какой-то человек, весь в черном, вышел из табачной лавки; он проталкивался через толпу, когда услышал рядом удивленный возглас:

– Падре Амаро! Ты, разбойник?

Тот обернулся и увидел каноника Диаса. Они дружески обнялись и, чтобы спокойно поговорить, пошли к площади Камоэнса и остановились у подножия памятника.

– А дорогой учитель давно в Лиссабоне?

Каноник прибыл только вчера по случаю тяжбы с Пиментой из Пожейры, арендовавшим часть его усадьбы; каноник передал дело в высшую инстанцию и приехал в столицу, чтобы лично следить за процессом.

– А ты, Амаро? В последнем письме ты говорил, что хочешь перевестись куда-нибудь из Санто-Тирсо?

Совершенно верно. Место в Санто-Тирсо имеет свои преимущества, но открылась вакансия в Вила-Франке, и падре Амаро захотелось перебраться поближе к Лиссабону. Вот он и приехал в столицу, чтобы поговорить об этом с сеньором графом де Рибамар, с милым графом, который теперь хлопочет о его переводе. Падре Амаро всем обязан графу и особенно графине!

– А что нового в Лейрии? Сан-Жоанейре лучше?

– Нет… Бедная женщина! В первый момент, знаешь, мы совсем перепугались. Думали, она погибнет вслед за Амелией. Но ничего, пронесло; однако открылась водянка… Так что теперь главное – водянка.

– Жаль ее, добрая старушка. А как Натарио?

– Постарел! У него были большие неприятности. Пострадал за язык.

– Вот как, вот как… А скажите, дорогой учитель, что поделывает Либаниньо?

– Я же тебе писал, – сказал каноник и ухмыльнулся.

Падре Амаро тоже засмеялся; оба священника несколько секунд хохотали, держась за бока.

– Все это оказалось чистой правдой, – продолжал каноник. – Скандал был грандиозный. Вообрази, дружище, его поймали с сержантом, и в такой позе, что не оставалось никаких сомнений. В десять часов вечера, в Тополевой аллее! Нарушение общественных приличий… В конечном счете, дело замяли, и, когда умер Матиас, мы отдали нашему дуралею должность псаломщика. Это теплое местечко. Гораздо доходней, чем его прежняя служба в конторе. Так что он будет трудиться усердно!

– Конечно, он будет стараться, – вполне серьезно согласился падре Амаро. – А как поживает дона Мария де Асунсан?

– О ней, брат, болтают такое! Взяла в дом молодого лакея. Раньше он был плотником и жил напротив нее. Парень отъелся, ходит этаким фертом…

– Не может быть!

– Заделался настоящим денди. Сигара, часы, перчатки! Уморительно, правда?

– Очарование!

– У сестер Гансозо все по-прежнему, – продолжал каноник, – теперь к ним поступила твоя бывшая кухарка. Эсколастика.

– А что этот мерзавец Жоан Эдуардо?

– Да ведь я тебе передавал через кого-то, нет? Все еще гувернером в Пойяйсе. Его малохольный сеньор захворал печенью! А у самого Жоана Эдуардо, говорят, чахотка. Не знаю, я его с тех пор не видел… Мне Ферран рассказывал.

– Как там Ферран?

– Процветает. А знаешь, кого я давеча встретил? Дионисию.

– Ну, что ж она?

Каноник что-то зашептал на ухо падре Амаро.

– Нет, честное слово?

– На улице Соузас, всего в двух шагах от твоей бывшей квартиры. Деньги на обзаведение ей дал дон Луис де Барроза. Вот и все наши новости. А ты хорошо выглядишь, окреп! Перемена пошла тебе на пользу.

Каноник хихикнул и продолжал:

– А что это ты мне писал, Амаро, будто хочешь удалиться в горы, уйти в монастырь, посвятить остаток жизни покаянию…

Падре Амаро пожал плечами.

– Что прикажете делать, учитель? В первую минуту… Я действительно был расстроен. Но все проходит.

– Все проходит, – согласился каноник и, помолчав, добавил: – Да! И Лейрия уже не та!

Они прошли несколько шагов в молчании, вспоминая минувшее: веселые партии в лото у Сан-Жоанейры, болтовню за чаем, прогулки в Моренал, «Прощай!» и «Потерявший веру» в исполнении Артура Коусейро под аккомпанемент бедняжки Амелии, которая спит теперь на кладбище в Пойяйсе, под одеялом из полевых цветов…

– Что скажете о французских делах, Амаро? – вдруг очнулся каноник.

– Страшно подумать, учитель… Архиепископ Парижский и целая куча священников – расстреляны! Хороши шутки!

– Это скверные шутки, – буркнул каноник.

Падре Амаро продолжал:

– Да и у нас дома носятся в воздухе подобные идеи…

Каноник тоже слышал. Оба выразили свое возмущение сворой масонов, республиканцев, социалистов, этим отребьем, которое хочет уничтожить все святыни: духовенство, религию, семью, армию, собственность… Да! Обществу угрожают сорвавшиеся с цепи чудовища! Нужны верные старые средства устрашения: застенок и виселица! И прежде всего необходимо внушить людям веру в Бога и почтение к священнослужителю.

– В этом и таится корень зла, – сказал Амаро, – нас не уважают! Нас по всякому поводу дискредитируют. В народе систематически подрывают доверие к духовенству.

– На нас злостно клевещут! – подтвердил каноник.

В это время мимо них прошли две дамы: одна, уже седая, обращала на себя внимание благородством осанки; другая была тоненькая, бледная барышня; священники сразу приметили чуть заметную голубизну под глазами, острые локотки, прижатые к девственной талии, огромный турнюр на юбке, высокий шиньон, вершковые каблучки.

– Канальство! – тихо сказал каноник, подтолкнув локтем коллегу. – А, брат Амаро? Вот бы кого тебе поисповедовать.

– Прошли те времена, учитель, – усмехнулся падре Амаро, – теперь я исповедую только замужних!

Каноник так и покатился со смеху, но поспешил принять степенный вид, как только заметил, что Амаро, сняв шляпу, низко кланяется какому-то седоватому господину в золотых очках, вышедшему на площадь со стороны Лорето; в зубах у господина дымилась сигара, под мышкой он держал зонт.

Это был граф де Рибамар. Он дружелюбно направился к обоим священникам. Амаро, стоя навытяжку, с непокрытой головой, представил графу «своего друга, каноника Диаса, члена епархиального совета Лейрии». Поговорили о чудесной летней погоде, потом падре Амаро упомянул о последних телеграммах.

– Что скажете о французских делах, ваше превосходительство?

Политик замахал руками; лицо его омрачилось.

– Страшно помыслить, сеньор падре Амаро, страшно помыслить… Можем ли мы спокойно смотреть, как горстка бандитов уничтожает Париж? Мой Париж!.. Вы не поверите, господа, но я просто болен.

Оба священника присоединились к заявлениям государственного деятеля.

– Чем же, по вашему мнению, сеньор граф, все это кончится? – спросил каноник.

Граф де Рибамар, значительно помолчав, произнес четко и веско следующие глубокомысленные слова:

– Чем кончится? Это нетрудно предсказать. Располагая опытом истории и политики, мы можем предвидеть с полной несомненностью результаты этих событий. Я вижу их так же ясно, как вас, господа.

Священники затаив дыхание внимали пророчеству государственного человека.

– Когда восстание будет задушено, – продолжал тот, строго глядя вдаль перед собой и подняв палец, словно показывая этим пальцем контуры будущего, которые глаза его при помощи золотых очков различали столь ясно, – когда восстание будет задушено, в стране через три месяца восстановят Империю… Если бы вашим преподобиям довелось, как мне, присутствовать на приемах в Тюильри или в «Отел де Виль» во времена Империи, вы бы сказали вслед за мной: Франция глубоко предана императорам, и только императорам… Следовательно, у нас будет Наполеон Третий; или, если он отречется, императрица возьмет на себя регентство до совершеннолетия имперского принца. Я бы посоветовал принять именно такое решение (и об этом уже знают где следует), ибо оно наиболее благоразумно. Неизбежным следствием такого исхода будет восстановление папского государства в Риме. Откровенно говоря (и об этом тоже знают где следует), я не одобряю реставрацию папской власти. Но сейчас речь не о том, что я одобряю, а чего не одобряю. К счастью, не я решаю судьбы Европы… Такая ответственность была бы непосильна для моих лет и здоровья. Итак, мой опыт в истории и политике ясно подсказывает, что… О чем бишь я говорил? Ах да; итак, императрица на французском троне и Пий Девятый на папском престоле в Риме. И тогда демократия будет раздавлена между этими двумя колоссами. Поверьте человеку, который знает наизусть свою старушку Европу и видит все элементы, из коих складывается современное общество: поверьте, что после опыта Парижской коммуны мы забудем и о республике, и о социальных противоречиях, и о правах народа минимум на сто лет!

– Да услышит вас Бог, господин граф! – благолепно заключил каноник.

Но Амаро, страшно гордый тем, что стоит на площади Лиссабона и запросто беседует с выдающимся государственным деятелем, задал еще один вопрос, вложив в него всю тревогу напуганного ретрограда: