По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев

упал на меня. Мы быстро вскочили, разгоряченные, взбудораженные.

— А теперь — ходу!

Мы направились уже изведанным маршрутом. Надо было бежать, бежать что есть духу. Неосторожность требовала спокойствия, и мы шли, правда быстрее, чем прежде. Все хорошо. Бричка… Кустарник… Сарай под черепицей…

Кирпичный забор… Знакомый дом… Сейчас будет тротуар.

— Вер да? Кто идет? Хальт! — раздался хриплый окрик.

Он на секунду пригвоздил нас к месту. Только на секунду. Мы отпрянули назад, бросились в узкую щель между двумя домами и замерли не дыша. На улице, в том месте, где выкрикнул патруль, топали сапоги, звякали автоматы, раздавались ругательства. Нас искали.

Можно было, конечно, выйти и предъявить свои документы. В чем дело? Кто мы такие? Дежурный полиции по караулам и старший переводчик управы.

Пожалуйста!

Но это — бредовая мысль. Трудно объяснить, каким образом наше присутствие здесь совпало с пожаром.

Уйти. Незаметно уйти — единственное спасение. Мы воспользовались запасным вариантом, стали пробираться дворами, пока не достигли развалин.

Здесь постояли около минуты, вслушиваясь в ночь. Раздался разбойничий свист, но не близко, а так шагах в трехстах, на Административной.

— Это мои ребята, — шепнул Костя.

Я не отнес это к успокаивающим сообщениям. Надо было выбраться на улицу, пересекающую и Восточную и Административную. И побыстрее. Немцы, если что-то учуяли, не уйдут. Они вызовут подмогу и перевернут все вверх дном. А учуять не трудно: пожар скажет сам за себя.

Где-то (где — определить сразу было трудно) затарахтел мотоцикл, и автоматная очередь прошила тишину. Стреляли на Восточной. Возможно, часовой у горящего дома поднял тревогу.

— Держите, — тихо произнес Костя, и ребристая граната тяжестью легла на мою ладонь.

Правильно. Молодчина Костя! Граната — верное дело. Выручит в трудную минуту.

— Выскочим все же на Административную, — предложил я. — Добежим до переулка — и в гору… до соснового бора, а там попробуем вниз, к реке.

Костя не возражал.

Тихо ступая, мы покинули развалины, вышли на улицу, быстро зашагали к переулку и вдруг за спиной опять услышали:

— Хальт!

Теперь беги! Теперь скачи!

Сзади раздался дружный топот, затрещал автомат и хлопнула винтовка. Нас заметили. Немцы стреляли по видимым целям. Вся надежда на ноги и удачу.

Попадаться живыми нельзя.

Мы выскочили в переулок. Еще квартал — и перекресток. А там — сосновый бор.

Вот уже середина квартала. И вдруг впереди, на перекрестке, в небо взвилась красная ракета.

Совсем худо. Мы бросились на ступеньки какого-то дома, на крыльцо, под навес и прижались к стене.

— Нас здесь сцапают как цыплят, — задыхаясь, проговорил Костя.

— Понимаю. Но бежать при таком свете…

Ракета озарила все вокруг. Секунда, другая. Как медленно гаснут проклятые искры.

— Видишь? — показал я двор напротив. — Туда. Скорее!

Костя хотел что-то сказать, но вдруг дверь открылась, он покачнулся и едва не упал.

Из темноты прозвучал, как приказ, голос:

— Сюда! Быстро!

Это было предложение, над которым не пришлось раздумывать. Пренебрегая элементарным благоразумием, мы послушались приказа, хотя отдан он был на немецком языке. Но не мужчиной. Возможно, этим и объясняется наша решимость.

Впрочем, выбора не было. Вернее, был, но плохой. Перебегать улицу под пулями — не ахти какое удовольствие.

Мы вскочили, и дверь захлопнулась. В темноте слышалось только наше шумное дыхание. Я нащупал рукой Костину руку и зажал в своей. Надо держаться вместе. Еще неизвестно, что ожидает нас. Быть может, западня. По тротуару кто-то пробежал. Потом еще и еще. До нас доносились крики, выстрелы, тревожные свистки.

Но вот скрипнула дверь, и коридор, где мы стояли, залил неяркий свет.

Но его было вполне достаточно, чтобы разглядеть того, кто стоял у дверей.

Это была Гизела.

— Ну проходите же, — услышал я ее глубокий голос. — Кажется, все в порядке.

Мы прошли в светлую комнату. Надо было считать за огромное счастье, что мы двигались, дышали, были еще живы.

— Это вы? — воскликнула вдруг Гизела, узнав меня. — Боже мой, какой вид!

Да, вид у нас был аховый, что и говорить.

Гизела смотрела на меня широко раскрытыми зелеными глазами. Вспомнив, что в правой руке у меня граната-лимонка, я быстро сунул ее в карман пальто.

Тогда она перевела взгляд на Костю, который выглядел похлестче меня, и весело спросила:

— Что вы тут делали?

— Что делали? — переспросил я, выигрывая время.

— Ну да… Вопрос, я полагаю, ясен.

— Мы прибежали на пожар. Там горит что-то.

— Где? — встревоженно спросила Гизела.

— Недалеко, на Восточной.

Гизела быстро закрыла дверь во вторую комнату, щелкнула выключателем и подняла оконную штору.

Через окно отлично был виден пылающий дом. Огонь держал его мертвой хваткой. Все полыхало, и смотреть было жутковато. Дьявольское зрелище! Какую стихию выпустили на свободу наши руки!

— Очень мило, — спокойно сказала Гизела, опустила штору и зажгла опять верхний свет. — Раздевайтесь. Я здесь живу, — она сделала рукой округлый жест.

Мы продолжали стоять и нерешительно осматривались.

Комната выходила двумя окнами на улицу. Обстановку составляли стол, диван с низкой спинкой, несколько стульев, тумбочка с радиоприемником «Филипс», что-то вроде буфета или посудного шкафа и широкая бамбуковая этажерка с книгами.

— Да садитесь же! Мне просто неудобно.

— Благодарю, — сказал я, и мы сели.

— Значит, вы бежали на пожар? — уточняла она.

— Да. А патруль без предупреждения начал палить.

— Это очень неприятно. Я лично терпеть не могу, когда в меня стреляют.

Вообще я предпочитаю не служить мишенью.