По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев

Я не знал, как На это реагировать. В ее голосе чувствовалась тонкая ирония.

— Нет, так нельзя, — решительно сказала она. — Сейчас же раздевайтесь!

Смотрите, на кого вы похожи.

Я встал. Костя — тоже.

— Спасибо. Мы не будем вас беспокоить. Нам надо идти.

Гизела сидела на диване, упираясь обеими руками в его край.

— Нихт гуд. Вы думаете только о себе?

— Не понял.

— Вы уверены, что вас никто не увидит?

Нет, такой уверенности у меня не было. Но мне трудно было отвечать. Я понимал, что сейчас выйти — значит накликать беду на свою голову. Но не могу же я сказать об этом.

— Вот что, — вновь заговорила Гизела. — Скажите вашему другу, что я тоже ваш друг. И раздевайтесь.

Я посмотрел на Костю. Он нисколько не волновался, только был чуточку бледнее обычного.

— Раздевайся! — после секундного колебания сказал я. — Получилось очень удачно. Здесь нечего опасаться. Я знаю ее.

Костя хотел, видимо, задать какой-то вопрос, но раздумал.

Мы разделись, вышли в коридор, почистили обувь, повесили верхнюю одежду. Но голову сверлила мысль: "Вдруг ловушка?" Гизела принесла пачку сигарет, угостила нас, закурила сама.

— Я вас напою кофе. Будете пить?

Мы переглянулись.

— Я тоже выпью, — поспешила добавить она.

— Удобно ли? — нерешительно проговорил я.

— Очень удобно. Я весь день сегодня варю кофе. Незадолго до вас у меня был господин Земельбауэр. Он мой сосед. Его дом напротив. Вот там, — она показала в угол. — А через дом от него живет господин Гильдмайстер. Тут целая колония.

Я слушал, кивал и чувствовал, как горят мои уши. Мы угодили в осиное гнездо. Чем все это кончится?

— Смотрите журналы. Я быстренько.

Мы остались одни, Костя оглянулся на дверь, за которой скрылась хозяйка, и спросил шепотом:

— Что это за цаца? Немка?

Я кивнул и коротко рассказал о знакомстве.

Костя почесал затылок.

— А что она делает?

— Понятия не имею.

— Тонкая штучка.

Я встал, прошел к этажерке. На верхней полке лежала стопка иллюстрированных журналов. Руки машинально стали перелистывать их.

— Нам нельзя сейчас высовывать нос, — объяснил я создавшееся положение Косте.

— Угу… А я думаю: почему у нее свет? Теперь ясно: начальник гестапо, комендант. Весь этот квартал надо сжечь.

— Чш-ш, — предупредил я.

— Да, — Костя понизил голос, — прелестная ночка выдалась. А не пошла ли она предупредить кого-либо?

— Ну, а если? Что предлагаешь?

— Да я так. Если уж драться, то лучше здесь.

Я отобрал два журнала — себе и Косте, хотел отойти, но взгляд сам по себе непроизвольно остановился на телеграфном бланке, лежавшем на второй полке. Он был заполнен готическим шрифтом. Деталь сама по себе привлекала внимание. Я всмотрелся, и кровь ударила мне в голову. Телеграмма адресовалась Гизеле Андреас. Из Берлина ее отправили тринадцатого. Текст был краток: "Задерживаюсь. Вылечу семнадцатого. Обнимаю. Себастьян Андреас".

Так вот кто она! Вот с кем мы имеем дело! Жена оберштурмбаннфюрера, о котором ведется переписка. Сегодня шестнадцатое. Он вылетит завтра.

Я подошел к Косте и, взволнованный, поведал ему об открытии.

— Сгорим мы, как шведы под Полтавой, — проговорил он спокойно. — Есть предложение — стукнуть ее и потихоньку сматывать удочки.

Стукнуть. Потихоньку.

— А если она действительно друг?

— Вы, значит, еще не уверены?

Послышались шаги. Мы поспешно занялись журналами. Вошла Гизела с подносом в руках. На нем стояли кофейник, чашки и блюдечко с кусочком масла.

Она поставила все это на стол, вынула из шкафа пачку галет, сахар, разлила кофе.

Отпивая маленькими глоточками горячий кофе, я сказал:

— Очень рад знакомству с вами.

— Да? — спросила она. — Охотно верю. Хотя здесь многие говорили мне то же самое.

Она поинтересовалась моим образованием, профессией. Я удовлетворил ее любопытство.

Мне почему-то вспомнилась недавняя беседа с Земельбауэром. Он сказал, что какое-то «но» мешает ему. А говорил он о Гизеле. Не является ли этим «но» оберштурмбаннфюрер? Вполне возможно.

Потом хозяйка занялась Костей. Стала выяснять, здешний он или приезжий, служил ли в армии, сколько ему лет. Узнав, что Костя родился в Энске, она спросила, известен ли ему хозяин дома, в котором мы сейчас сидим.

Костя сказал, что нет. Вообще он держал себя настороженно, отвечал лаконично.

— А вы хотите знать, кто здесь жил?

Она кивнула.

— Пустяки. Я узнаю в управе.

— Да нет, не стоит. Просто так, интересно. Я вам сейчас покажу кое-что.

Пройдемте в ту комнату.

Она встала, пошла, а вслед за нею поплелись и мы.

Во второй комнате стояли полуторная кровать, платяной шкаф и тумбочка.

Возле нее — коричневый кожаный чемодан.

Гизела сдвинула с места тумбочку, подняла половицу, и мы увидели под ней цинковую коробку из-под винтовочных патронов. Она до краев была наполнена серебряными рублями и полтинниками царской чеканки.

Гизела рассмеялась.

— Быть может, они нужны хозяину?

Я сказал, что едва ли кто-нибудь признает их своей собственностью.

Мы просидели у нее до рассвета. Почистили и привели в порядок свою одежду. Когда уходили, Гизела энергично пожала нам руки и сказала:

— Вы ни о чем не думайте. Хорошо, что все случилось сегодня.

— Почему? — не удержался я.

— Завтра прилетает муж. Из Берлина. А он не такой, как я.

Углублять разговор я считал нетактичным.

— Мы еще когда-нибудь увидимся? —