По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев

— Спокойно. Не сразу. Садитесь. Курите! — Он водворился на свое место — за стол, заваленный газетами, бумагами, папками, посмотрел на меня, прищурив один глаз, и продолжал: — А знаете, что я вам скажу? Она припомнила вас.

— Кто "она"?

— Та молодая дама, с которой вы меня встретили.

— Ах эта, как ее… — Я хотел, чтобы гестаповец назвал ее фамилию.

— Вот-вот, именно она. Вы угадали, — проговорил он. — Красивая особа, ничего не скажешь. Высший класс. Все на своем месте. Все буквально. Даже язык, что редко бывает у дам. Признаюсь, ее прелести действуют на меня неотразимо. Но всему мешает маленькое "но".

Неужто между ним и Гизелой может что-то быть? Неужели этот косоплечий ублюдок всерьез рассчитывает, что такая женщина откроет ему свои объятия? А собственно, почему я интересуюсь этим? Какое мне дело?

Я неопределенно пожал плечами и внезапно спросил:

— Выходит, Гизела припомнила меня? Я так вас понял?

— Ну конечно. Вы же встречались на вечере у бургомистра.

— Да, правильно. А что понимать под вашим "но"?

Интимное вдохновение покинуло гестаповца. Он поднял малюсенький, коротенький, как мой мизинец, указательный палец и сказал:

— Никаких вопросов. Со мной любопытным делать нечего. Нихт зихер.

Небезопасно.

Гестаповец указал этим на дистанцию, разделяющую нас. Я ругнул себя в душе за любопытство. Язык надо постоянно держать на привязи.

Дверь открылась. Вошел голенастый гауптштурмфюрер и коротко доложил:

— В городе листовки.

Земельбауэр побагровел:

— Что? Опять непокорство? Опять смеют подавать голос?

— Так точно.

— Много?

— Тут сказано: десять тысяч.

— Постоянный тираж. С ума сойти. Перевод сделан?

— Никак нет, только что принесли. Но кажется, речь идет о Сталинградской крепости.

— Ну-ка, дайте сюда! — Он взял листок, который прошел через руки Челнока, его пропагандистов и Демьяна, протянул мне: — Ну-ка… о чем тут?

Я знал наизусть "о чем тут". Речь шла о разгроме трехсоттридцатитысячной немецкой армии под Сталинградом. Второго февраля она капитулировала во главе с фельдмаршалом Паулюсом Армия продолжает наступление. Бои идут под Воронежем, на Дону, на Северном Кавказе, под Ленинградом, в районе Демянска и в районе Ржева.

Я с удовольствием перевел это на немецкий язык.

— Блеф? Бахвальство! — воскликнул штурмбаннфюрер.

Прозвучало это неубедительно — и для меня и для гауптштурмфюрера. Хотя официальная печать и радио фашистов еще не уведомили мир и свой народ о катастрофе, эхо сталинградских событий докатилось уже до Энска. Узнали о них и немецкие солдаты. Узнали и о том, что, вопреки заверениям министра имперской авиации Геринга, будто ни одна бомба не упадет на Германию, с весны прошлого года бомбы падали, и падали густо.

— Облава! — грозно приказал негрозный по виду штурмбаннфюрер. — Немедленно! Свяжитесь с майором Гильдмайстером от моего имени. Возьмите у него людей — взвод, роту, батальон! Прочистите район железнодорожного узла.

И западную окраину. У всех подучетных — обыски. Все вверх дном. Действуйте!

— Яволь! — щелкнул каблуками гауптштурмфюрер и вышел.

Взбудораженный начальник гестапо вышел из-за стола и затопал своими дегенеративными ножками по кабинету. Он плюнул несколько раз на пол — привычка не из тех, которыми можно гордиться.

Немного успокоившись, он взглянул на часы и сказал:

— Сейчас мы поговорим с одной дрянью. Ваш земляк. Актер. В прошлом, правда. В зависимости от того, как он поведет себя, решится вопрос, где ему умирать — здесь или дома, в постели.

Я поинтересовался:

— Смею спросить, в чем он повинен?

Штурмбаннфюрер не делал из этого тайны. Тем более что я, как переводчик, должен был в какой-то мере войти в курс дела. Актер имеет дочь.

Не родную, а приемную Этакую молодую и, скажем прямо, роскошную девку.

Имеется ее фото, когда ей минуло девятнадцать лет. Люба. Любовь. Она вскружила голову ротенфюреру СС Райнеке. И видимо, основательно вскружила, если такой служака, как Райнеке, прошедший огни и воды, стал волочиться за этой шлюхой. Он стал наведываться к ней на дом. Болван! Иначе нельзя его назвать. Забыл хорошее правило, рекомендованное покойным обергруппенфюрером Рейнгардом Гейдрихом. Правило гласило: "Немец! Покидая любой русский дом, не забудь поджечь его!" А Райнеке забыл. И поплатился. Его нашли мертвым. И где бы вы думали? В трех кварталах от дома актера.

"И ты болван, — отметил я. — Поздно хватился".

Памятная история с эсэсовцем Райнеке имела годичную давность. Никакого отношения к смерти Райнеке актер не имел. На эсэсовца точили зубы и я, и Костя, но Трофим Герасимович опередил нас.

— Давно это было? — на всякий случай полюбопытствовал я.

Штурмбаннфюрер сел за стол, покопался в ворохе бумаг и ответил, что в феврале минувшего года. Давненько. Но все дело в том, что у Райнеке, как у всякого порядочного немца, есть брат. Председатель военно-полевого суда. И его страшно интересует, кто мог поднять руку на его брата. Вот лежит его письмо. Надо же ответить.

— А этот актер замешан в убийстве? — спросил я.

Начальник гестапо засмеялся. Очень сомнительно. Как ему доложили, актер — дряхлый старик, развалина. Одной ногой стоит в могиле, а Райнеке… Его надо было видеть. У Райнеке размер шеи, бицепса и ступни — сорок четыре сантиметра. Это что-нибудь да значит. Юберменш! Он мог раздавить этого актеришку одним ногтем. Но старик, может, выболтает кое-что, если его припугнуть. Он может знать знакомых этой своей девки, а среди них, возможно, отыщется и тот, кто осмелился поднять руку на представителя германских вооруженных сил.

— Понимаете? — осведомился Штурмбаннфюрер.

Я кивнул.

Задребезжал телефон. Земельбауэр снял трубку и отрывисто бросил в нее:

— Да, пусть войдет. — Он отодвинул телефонный аппарат и сказал: — Пожаловал.

Через минуту дверь открылась и впустила высокого, страшно худого старика лет шестидесяти. В