Выбор - Анна Белинская

Принимаю тарелку и разглядываю пацана.

Внутри меня разливается желчь, которая сжигает.

Как можно быть таким идиотом, как я?

Как можно было принять женщину, у которой растет такой офигенный сын, за коварную охотницу за богатством?

В данную минуту я ненавижу себя еще сильнее, глядя в глаза ребенку. Я бесчеловечно растоптал и унизил его самого близкого и родного человека. А теперь, как последняя тварь, принимаю из его рук подаяние.

— Это мама передала? – не думаю, что моя Веснушка вдруг сжалилась надо мной, но маленькая надежда уже разливается по венам теплом.

— Эээ... — мнется Шумахер, почесывая свою белобрысую макушку, – ну... я сам взял. Пока мама умывается, – и следом бросает настороженный взгляд на дверь. — Для тебя.

Вот же дерьмо… Может, нахер я им сдался, а?

Дебил я и поступки у меня дебильные.

— Спасибо, Шумахер, — треплю его по голове. А у самого ком в горле. Не вдохнуть, не выдохнуть, сука. — Ты настоящий друг, — протягиваю парню руку и голубоглазый ее уверенно пожимает.

Детский, умный, глубокий взгляд меня буквально размазывает по стенке, толкая в свое же говно лицом и указывая на мою никчемность и тупость. Маленький ребенок оказался гораздо великодушнее и мудрее меня, взрослого долбоеба.

Вот, у кого мне нужно поучиться жизни: любить безусловно, радоваться открыто, сопереживать искренне и помогать бескорыстно, не притворяться, а быть честным перед собой и другими, жить, как чувствуешь, вопреки чужим ожиданиям.

— Мама злится на тебя. Один раз я слышал, как она назвала тебя козлом, — откровенничает Никитос, водя носом тапка по бетонному полу.

— Твоя мама права, — вздыхаю я, еле сдерживая смешок.

Ну рыжая, ну зараза мелкая! За козла ответишь по-любасу.

Одной невинной фразой весь мой раздрай разлетается к чертям.

— А еще она плачет, – садится на корточки рядом со мной, ковыряя торчащую из футболки нитку, — очень часто.

А вот это серьезно.

И мне невыносимо стыдно и больно, что её слезы из-за меня. Сглатываю образовавшийся в горле комок. С меня будто заживо кожу сдирают, а потом сверху посыпают солью.

— Из-за тебя? – заглядывает в глаза своими бездонными океанами, отчего я теряюсь и отвожу взгляд в сторону.

Блть, не могу.

Не могу смотреть ему в глаза.

Я чертовски виноват перед этой маленькой большой семьей. Меня душит. Душит моя собственная вина.

— Из-за меня, – признаю. Но готов отвечать за свои поступки, пусть даже всю оставшуюся жизнь.

Мальчонка удрученно вздыхает и резко спохватывается. Вытаскивает зажатую подмышкой бутылку и протягивает мне.

У меня не остаётся сомнений, что нужно с ней делать. Открываю термо-кружку и делаю глоток: в ней теплый чай.

Показательно беру с тарелки один пышный, уже остывший сырник, а второй протягиваю Нику.

Не задумываясь, ребенок хватает своё же угощение и уверенно засовывает в рот.

Усмехнувшись, подмигиваю парню. Мы так и сидим: вдвоем на корточках, в душном подъезде, пережевывая нежнейшие сырники.

И мне так хорошо... И так кайфово.

— Никогда и никому не позволяй обижать твою маму. Ты меня понял, Шумахер? — дожидаюсь кивка. — А теперь беги домой.

Пока не влетело от матери.

Голубоглазый подрывается, вытирая о футболку жирные пальцы, забирает тарелку с бутылкой и скрывается в квартире, где мне пока нет места, но куда отчаянно рвется моя душа.