Выбор - Анна Белинская

— Ты простил его? – напираю, глядя в упор на Даню. – Когда мы сидели под дверью реанимации, Кристина рассказала, что ты ехал к ней. Но потом перезвонил и сказал, что тебе срочно нужно вернуться в офис.

Данила закрывает глаза и крепко сжимает пальцы на подлокотнике коляски. Его грудная клетка тяжело поднимается и опускается, а веки подрагивают. Он словно сейчас там, в том самом дне, в машине на скользкой дороге.

Я не жду от него объяснений и признаний, я оставляю его снова прожить тот день, где у него тоже был выбор.

— Мы собирались с Крис в кино. Она ждала эту премьеру, — после недолгого молчания произносит брат. – Постоянно звонила и поторапливала, потому что я катастрофически опаздывал, — кадык на его шее нервно дергается. — Отец задержал в офисе, – усмехается Даня. — Знаешь, в тот день погода словно сошла с ума, наказывая проливным дождем так, что дворники не справлялись, — брат замолкает и опускает голову, глядя на руки. Они дрожат. Вижу, как тяжело ему дается говорить об этом, погружаясь в пучину воспоминаний, — до дома Кристины мне оставалось проскочить пару перекрёстков, когда позвонил отец, – Данила делает глубокий вдох и медленный протяжной выдох. Это дыхательная гимнастика, которой научила его моя Саша, – он требовал, чтобы я срочно вернулся в офис. А дальше... – брат смолкает и зарывается руками в волосы, крепко сжимая их.

А дальше… на размытой дороге брат не справился с управлением автомобиля и вылетел на встречную полосу, не доехав до офиса отца всего каких-то пятьсот метров.

— Осуждаешь? – заглядывает в глаза Данила. — Безотказный, удобный Даня, не умеющий говорить «нет». Я хотел быть лучшим. Во всем. Показательным сыном. Мне было необходимо чувствовать себя значимым, — стискивает зубы. — Наши родители с самого рождения удобряли во мне состояние полного превосходства. И я себя таким и считал, – качает головой устало. Никогда не видел брата таким: уязвимым, слабым, потерянным.

Его слова полны горечи и сожаления. Это сложно — открывать и принимать себя настоящего. А в том, что он сейчас самый настоящий, я нисколько не сомневаюсь.

Мне тоже себя было сложно принять. Теперь мы в одной лодке.

Брат ждет от меня каких-то слов, но мне нечего ему сказать. Мы оба оказались заложниками обстоятельств, и только сейчас я отчетливо понимаю: у моего брата, точно так же, как и у меня, не было права выбора, но разница в том, что меня лишили этого права, а брат отказался от него добровольно.

Один звонок – две сломанные жизни...

Я часто задумываюсь: понимает ли отец, что натворил? Чувствует ли хоть толику вины за испорченные судьбы?

Или его бизнес — самый важный и любимый для него ребенок?

— Так ты простил? – повторяю вопрос.

— Я сам виноват. Потому что слабак.

Мы молчим еще какое-то время. Оба обескураженные этими откровениями, когда ломаются выстроенные годами барьеры, обнажая наши истинные души. Мы оба сейчас уязвимы и открыты, но именно в этом, чувствую, разорванные родственные нити начинают срастаться, скрепляясь узлами и прочными невидимыми швами.

Каждому из нас есть о чем подумать. И правильно будет это сделать наедине с собой.

Поэтому я срываюсь с места, оставляя брата одного с разрозненными мыслями, и мчусь к той, рядом с которой моя неугомонная душа находит спокойствие и комфорт, которые я собственноручно превратил в хаос.

— Макс, – окликает брат. – Верни ее.

Подмигнув, вылетаю за дверь.

Я верну.

Обязательно верну, чего бы мне это ни стоило.