Выбор - Анна Белинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2 недели спустя...
Ровно как две недели я держу оборонную позицию.
Встречаю ее после работы, провожаю до детского сада, затем их с Ником до продуктового магазина, а после — домой.
Она видит меня и знает, что я всегда рядом.
Я не подхожу, но и не прячусь.
Я хочу, чтобы она вновь научилась мне доверять. И раз я пообещал, что не уйду, пока не простит, именно так я и делаю.
Не эгоистично для себя. Я это делаю для нас.
Когда они с пацаном скрываются за подъездной дверью, я поднимаюсь следом и, как преданный пёс, сижу возле ее двери до полуночи.
Я каждый раз надеюсь, что она ко мне однажды выйдет.
А потом, не дождавшись, я ухожу.
В свою съемную пустую панельную однушку в соседнем доме.
Я снял ее, чтобы мне было хоть где-то изредка поспать и принять душ, когда понимаю, что разит от меня за километр. Понятия не имею, какого цвета обои в комнате и есть ли в кухне холодильник.
Если раньше я мог по полдня отлеживать яйца и плевать от безделия в потолок, то сейчас мой день стал расписан поминутно: с утра я провожаю Сашу и Ника в сад, дальше веду ее в одиночестве до остановки, а следом до работы.
И только после этого, убедившись, что она вошла в Центр, я поджигаю петарду в своей заднице и весь день кручусь с проектом, обивая пороги своими двумя.
Без тачки хреново, но не катастрофично, чтобы я ныл.
Пока моя рыжая Веснушка меня упорно динамит, я усердно рву задницу, прокладывая дорогу в наше счастливое будущее. А в том, что оно будет счастливым — я ни грамма не сомневаюсь.
— Доброе утро, — здоровается со мной мужчина с четвертого этажа.
Рядом с ним крутится рыжий мохнатый пес Адик.
Адольф.
Не самое лучшее прозвище для шпица.
Адик обнюхивает меня и, состроив брезгливую рожу, корячит свой маленький мохнатый зад. Он меня ненавидит. И это у нас с ним взаимно. Хотя стоит признать, что даже мелькая глупая шавка и та понимает, какое я ничтожество.
— Доброе, — киваю я и гневно смотрю шпицу в глаза, давая понять, что раскусил его мокрые делишки.
— Сегодня как? – участливо интересуется мой собеседник с четвертого этажа.
Все, кто живут в этом подъезде, меня уже знают.
Точно так же, как и я их. За две недели мы стали, блть, одной семьей.
Это в первые дни мне приходилось отстаивать свое место, потому как чужой, здоровенный мужик, сидящий весь вечер в подъезде у стены, согласитесь, выглядит, как минимум, подозрительно и опасно.
А потом они привыкли. И я даже обзавелся группой поддержки. Мне кажется, что соседи воспринимают меня в качестве сторожевого пса. И я предполагаю, что в скором времени у меня появится здесь собственная миска с водой и кормом. А если повезет, то и коврик.
— Пока также, но я не отчаиваюсь, — отвечаю своему сочувствующему и улыбаюсь.
— Ну держись, сынок, — мужчина протягивает мне руку, и я крепко пожимаю ее. — Мы в тебя верим.
А я в себя что-то не очень.
Но спортсмен во мне хреначит по темечку и напоминает, что такое терпение.
В первые дни я пытался поговорить с Сашей. Отлавливал ее после работы, извинялся, клялся, уговаривал, но каждый раз сталкивался с пустым отсутствующим взглядом. Она заблокировала меня. Просто закрылась. Ничего не говорила, не отвечала и даже не плакала. Я ждал о нее хоть какой-то сраной эмоции: пусть бы кричала, ругалась, обзывалась, угрожала и проклинала всеми проклятиями мира, я был бы счастлив и этому. Но она просто молчала. И это меня бесило, убивало надежду и рвало на части. Я даже притащил ей букет цветов. Букет, мать его, цветов. Только они потом украшали уличную урну. Больше я не экспериментировал.
Я начинаю отчаиваться.
И всё, что мне сейчас хочется, вынести к херам эту чертову дверь, закинуть любимую гордячку себе на плечо и утащить куда-нибудь подальше, связать и зацеловывать до тех пор, пока не простит.
Совершенно не ожидаю, как дверь квартиры, которую я ответственно охраняю, опасливо приоткроется и из нее покажется белобрысая голова Шумахера.
Пацан украдкой поглядывает то на меня, то озирается назад, пережевывая детскую губку. Нервничает.
Подмигиваю ему и салютую.
Хочу спросить о его делах, но дверь вновь резко закрывается. Непонимающе смотрю на полотно, удивленно почесывая бровь. Чего он?
Через минуту входная дверь отворяется снова.
Растрепанный, как после сна, Никитос в домашней футболке, тапочках и трусах с зелеными динозаврами выходит в подъезд, стараясь бесшумно прикрыть за собой дверь. Его лицо сосредоточенно и напряжено. Детские губки сжаты, а лоб нахмурен. Молчу и наблюдаю, как в тоненькой ручке ребенок держит блюдце, а подмышкой зажимает спортивную термо-бутылку.
— Здорова, Шумахер, ты чего?
— Привет, Макс, — протягивает тарелку, на которой лежат два горячих пышных сырника. — Это тебе. Мама приготовила, — и опасливо косится на дверь. Словно его заругают.
