Длань Одиночества (СИ) - Дитятин Николай Константинович

Никас не ожидал, что она затронет это. Он хотел было ответить: «мне тоже». Но вовремя удержался. Это было неуместно.

Опять болтаете, — услышал он далекий голос Цинизма. Надо же, как старые друзья. Как давние любовники. Обсуждаете судьбы мира, словно два демиурга, присевшие у истоков вселенной. Две жалкие погадки, вы кем себя возомнили?! Вы — два контейнера для отходов! Никас, слюнтяй, мякиш гнилой, ты думаешь, что у тебя есть сила? Я — твоя сила! Я не даю тебе умереть! И я доведу тебя до конца! Мы убьем ее и заберем Одиночество. Все должно идти так, как идет, потому что не вы это придумали и не вам пресекать замысел, благодаря которому я могу сражаться и убивать! Ты понял меня?!

— Как скоро ты придешь туда? — спросил Никас.

— У Воли есть какое-то время. Не могу сказать точно. Этот воздушный мешок, в котором остатки позитива еще могут дышать, постоянно колеблется.

— Я постараюсь успеть.

— Ты правда готов забрать его у меня? — Максиме все смотрела, и Никас уже чувствовал: осколки стекла прорезают его насквозь.

— Да, — ответил он.

И взгляд смягчился.

— Похоже, кое-какие каноны сохранились, — протянула Максиме. — Всегда есть смертник, готовый погибнуть за других. Опять эхо единства. Этот пчелиный инстинкт, готовность закрыть собой улей. Какое облегчение для других, кто продолжит в свое удовольствие ползать по сотам, не то что, не вспомнив, а — не узнав никогда, кто их спас.

— О, нет! — воскликнул Никас. — Давай не будем приплетать остальных. Я сделаю это не для них. Ты была права насчет контекста. Я устал. Устал от самого себя. Всю свою сраную жизнь я потратил на то, чтобы доказать, что мне никто не нужен. Ведь откуда возьмутся друзья, если ты постоянно в пути? Откуда возьмется жена? Дети? Я отталкивал всех, кто пытался ко мне приблизиться своим циничным отношением. Застрявший в прошлом ребенок, которого оставил отец, и не замечала мать. Которого за нищету не воспринимали как человека. Я не придумал ничего лучше, чем доказать себе, что мне и не нужна близость. И, в конце концов, отучился ценить людей. Отучился любить. Дружить. Поддерживать.

Никас смотрел, как негатив закручивается в огромные воронки.

— И сейчас я могу делом доказать, что ошибался. Они были нужны мне. Все это время. Отдай мне Одиночество. Ты можешь?

— Только погибнув, — тихо сказала Максиме. — Оно съело мое сердце.

Никас вскочил.

— Ты… — его губы задрожали. — Ты врешь, да? Это уловка? Ты просто не хочешь его отдавать, ведь так?

— Я не вру.

— Нет! — вскричал Никас. — Нет! Это несправедливо! Значит, единственный способ…

— Убить меня. Да. Ты принял свою смерть. Теперь остается принять мою. И дело в шляпе.

Аркас подошел к Максиме и сел рядом. Он был ошарашен. Подавлен. Он думал, что прошел путь до конца. Но оставалась еще половина. Самая сложная.

— Дай мне руку, — сказали они одновременно.

И одновременно потянулись друг к другу.

В этот момент по правому борту забурлил негатив. Отчего-то он вскипел, маслянистые пузыри лопались, плевались паром.

— Он почувствовал тебя, — сказала Максиме, мельком поглядев туда. — До встречи, Никас.

Уже удаляясь, обездвиженный пробуждением, тот успел увидеть риф, поднимающийся из черноты. Бугристый валун, от которого валил дым. Он узнал его. Рычание Цинизма только подтвердило его догадку.

Мне очень жаль, Максиме.

Рык его демона сменился свирепым воем.

Прихрамывая на тонкой, не до конца сформировавшейся ноге, ЛПВВ шло по мягкому зеленому мху. Вокруг, в тени густых, низко плывущих облаков, дремали крупные гуманоиды. Их морщинистая кожа была темно-оранжевого оттенка, тонкие руки обхватили мускулистые ноги, согнутые в коленях. Несоразмерно большие головы были запрокинуты назад, и, казалось, что жилистые шеи могут переломиться под их весом в любой момент.

ЛПВВ обходило их, не потревожив. Обходило прямые, без ветвей, деревья, растущие в одном направлении под углом в сорок семь градусов. Стволы, словно маскировочная сетка, накрывали саваны крохотных, цепляющихся отростками листиков. В воздухе медленно летали немногочисленные насекомые с широкими цветастыми крыльями. При взмахах, те шли волнами, словно паруса. От них исходил потрясающий аромат.

Здесь было три солнца. Одно синее — крупное. И два поменьше: зеленое и алое. Облака, словно музыканты, играли на струнах света. В непредсказуемом ритме они пропускали в тень лучики разной толщины. Те попадали на мох, цвета смешивались, продолжительность менялась. И под ними успевали вырасти, зацвести и опасть, легкие, почти прозрачные цветы. Они ничего не оставляли после себя, словно были миражом.

Когда лучи попадали на гуманоидов, те вздрагивали, но не просыпались. Иногда бормотали что-то на своем щебечущем языке. ЛПВВ понимало их. Они пророчествовали. Говорили о том, что не видят ничего. Впереди, на две ступени вверх по лестнице грядущего — не было ничего. Пролет обрывался. Внимательно прислушиваясь, полубог проходил мимо. Лишь однажды он услышал что-то… Неопределенное. Предсказание звучало как отрывок чьего-то разговора. Пророк не передавал интонации.

Мы встретимся там, где последний маяк стоит в стороне. Я убью тебя. Ты убьешь меня. Это счастливый конец.

Больше ничего не было. ЛПВВ пошло дальше, размышляя над услышанным. Погруженное в свои мысли, оно в какой-то момент остановилось. И медленно повернуло голову направо. Эмбрионы внутри него беспокойно зашевелились.

— Ты, — выдохнуло оно.

На конце местного дерева сидела бабочка. Совсем не похожая на тех, что летали рядом, на почтительном удалении. Она была обычная и неправильная одновременно. Ее усики приветственно дрогнули.

— Что ты хочешь?

Бабочка махнула крыльями. ЛПВВ согнулось от боли в груди. Внутри него поднялись картины концентрационных лагерей. Высокотехнологичных, преображающих ловушек для человечества. Люди с холодными глазами проводили операции, тонко работая блестящими инструментами во вскрытых черепных коробках. Другие люди, одинаково одетые, одинаково причесанные, одинаково думающие, смотрели гипно-видео. Со временем даже форма их тел, черты лица и голос, стали унифицироваться. Последними исчезли половые различия. В больших темных цистернах росли новые существа. Гермафродиты, способные размножаться в одиночестве. Их мышление было ограничено, а эмоции тщательно, под корень, изведены.

— Нет, — прошептало ЛПВВ. — Нет. Не так.

Бабочка казалась удивленной. «Ты можешь уничтожить Одиночество, которого вы все так боитесь. Почему ты сопротивляешься самому себе?».

— Это не тот путь.

«Ты не можешь знать».

— Я не превращу людей в ЭТО. Максиме стремится к тому же.

«Она хочет лишить страстей каждого. А ты — большинство. В мире, живущем по твоим правилам, будет верхушка людей, которые сохранят страсть».

— Пусть так. Я не отберу у остальных людей то, чем они являются.

Бабочка молчала. Она потопталась на месте. Развернула хоботок.

«Ты глупее, чем хотелось. Всегда есть жертва. Всегда. Любое благо произрастает из почвы страданий. А чаще же всего, приходиться менять одно худо на другое, просто потому, что второе чуть меньше. Странно, что ты этого не понимаешь, великое создание».

— Меня не закончили не просто так. Само Многомирье восстало против этого.

«Омерзительная покорность. Я пожертвую хаосом. Своей силой. А ты не можешь высказаться против традиций».

— Ты жертвуешь, потому что боишься. Я не боюсь.

«Тебе не дали страха, неполноценный! Руководствуйся разумом».

— Именно он подсказывает мне, что пустота — лучше того, что предлагаешь ты.

Ощутимо рассвирепев, Бабочка уже готова была махнуть крыльями с такой силой, что весь этот мир сорвался бы в небытие, но вместо этого лишь слегка качнула ими.

«Что ж, отправляйся туда, где с тебя снимут голову!».

Глава 17

Один раз Никас уже засыпал за рулем.