Длань Одиночества (СИ) - Дитятин Николай Константинович

Ее добычей были имена и цвета. Она помнила, что очень часто видела синий и красный. Постоянно сталкивалась с именем Лазарь. Но не знала даже, был ли это человек. Так она назвала свой корабль, который нашла в пустыне, и который сейчас бросало на волнах чистого негатива.

Негатива было так много, что он стал однородной массой страстей. Морем злобной черноты, которое бросалось волнами в разные стороны, избегая, однако, Лазаря. Иногда из него выныривали чудовища, слишком сильные, чтобы принять однородность.

Даже тут индивидуальность, подумала Максиме, когда перед носом ее корабля, красуясь, приветствуя хозяйку, вынырнуло богомерзкое, хтоническое уродство, какой-то кит с сотней зазубренных плавников, выпускающий струи угольной жижи из кратеров на спине.

Воспоминание, неожиданно, само легло к ней в ладони. Она увидела себя в военной форме, с красным крестом на правом рукаве. Максиме тащила на себе, словно мешок, смертельно раненного солдата, который залил ей спину остывающей кровью. Вокруг залегли воины. Они дрожали вместе со своим свирепым оружием, любящим пламя.

— Потерпи немного, — сказала Максиме, и встрепенулась.

Негатив нес корабль вперед. Она не собиралась ждать армий своих помощников. Примы увязли в бесконтрольном пожирании завоеванных миров. Она атакует Крепость своими силами и уничтожит последний символ разумности.

— О, вот и ты.

Максиме коснулась живой рукой волны негатива, проходящей рядом с бортом. Щупальца, когти и лапы ласково цеплялись за нее.

— Ты должна отдать его мне, — сказала проекция Никаса. — Я займу твое место.

Ответа не было. Обрывки паруса хлопали на ветру. Едкие капли падали на палубу.

— Максиме, ты не хочешь же, в самом деле, лишить нас страстей. Каким бы ни был реальный мир, по каким бы злым, коварным законам он не жил, мы не те, кто знает его достаточно хорошо, чтобы судить.

— Опять это, — вздохнула Максиме. — Вопросы права. Герои позитива столько раз бросали мне в лицо эту тряпку. «Кто дал тебе право судить?». Это слабая демагогия несогласных с тобой. Сами они давно осудили тебя и вынесли приговор. Ты достаточно слаб и простодушен, чтобы подчиниться, так мы заменим твое сердце Одиночеством. Не нужно ждать кого-то мудрее тебя, чтобы переложить ответственность. Я сужу их сама, потому что они и оправдаться не в силах. Потому что не было еще апелляций моим обвинениям, кроме лая и стонов. Потому что никто больше не должен страдать. Я пыталась найти лекарство. Несмотря на стук проклятых часов, я ходила в поисках спасительного позитива, но находила лишь крохотные замкнутые общины. И даже полубог, которого ты освободил, незакончен и ничем не поможет нам. Содержание его туманно и угрожающе. Клянусь тебе, я пыталась найти лекарство. Но нам поможет только война.

Подтверждая ее слова, океан разверзся тысячью пастей и заревел.

— Да, — сказал Никас. — Да. Я тебя понимаю.

Максиме посмотрела на него с недоверчивой ухмылкой.

— Но я думаю, что мы просто не будем решать эту проблему, а оставим все как есть. Дело не в том, что мы не те люди. Что слишком ограничены или пришли раньше, чем следовало. А просто, все должно идти так, как идет. С жертвами. Муками. Властью Одиночества.

— Почему?! — изумленно воскликнула Максиме. — Да почему, ты считаешь так? Ты настолько равнодушен и зол, что даже если б мог, то не освободил будущих жертв?

— Да…

— Ты не знаешь, что я чувствую, дурачок, — выдохнула Максиме. — Что чувствовали прошлые доходяги. Именно поэтому к согласию мы никогда не придем. Пока ты не понял моего состояния, ты не найдешь достаточно оснований убрать страсти. А после того, как я отдам тебе Одиночество, у тебя уже не будет сил.

— Дай мне договорить, — продолжал Никас. — Я не равнодушен. Я верю, что ты абсолютно права. Но все должно оставаться как есть. Потому что однажды мы научимся бороться с ним. Теряя жизнь за жизнью, мы научимся. Я верю, что это возможно.

. — Во что еще ты веришь, Никас? В то, что меня можно переубедить? Что весь мой негатив можно рассеять просто поговорив? Выдвинув пару оптимистичных теорий? Ты видел идею конца?

— Издалека.

— Издалека, — насмешливо повторила Максиме. — Я прошла ее от края до края. Мне нужно было увидеть, насколько все плохо. Там, в прошлой жизни, я могла бы увидеть крохотную часть этого феномена. Подержаться за чешуйку, упавшую с тела черной змеи. Пешком, переплывая каналы токсичных нечистот, ступая по гнилым черепам, раздвигая руками лианы сухожилий, я видела, что это и есть наше божество. Мы поклоняемся насилию. Мы подсознательно стремимся к смерти, потому что кости наши постоянно трещат в жерновах страстей. А Одиночество? Человек желает объединиться с себе подобными, но, в конечном итоге, это не дает ему ничего, кроме короткого удовлетворения. Ты можешь изучать спутника своего годами, составляя карту его души, можешь вскрыть его грудную клетку и засунуть туда голову, но он всегда будет чужим. Непознаваемым. Иной вселенной, расширяющейся слишком далеко от тебя.

Она неосознанно провела ладонью по загрубевшей коже на груди. Никас подошел вплотную. Положил ладонь на ее плечо.

— Мы должны созидать, только и всего.

Максиме сфокусировала на нем взгляд.

— Что?

— Снаружи и внутри себя мы можем сеять и пахать. В цветущих садах нас не найдет Одиночество.

— Ты что поэтом был?

— Журналистом. Иногда, конечно, сочинял кое-что.

Максиме рассмеялась. Никас любовался ее белыми зубами.

— То, что ты сказал, имеет смысл. Но это доступно не всем и не всегда.

— Нам нужно время, чтобы преодолеть это, — взмолился Никас.

— Ну конечно, — зловеще улыбнулась Максиме. — Я дам вам время. Ровно столько, сколько нужно, чтобы моей армии дойти до крепости.

Никас покачал головой и отошел. Он сел на щелястую бочку, стоявшую рядом с мачтой.

— Я вел некоторые записи, — сказал он после долгого молчания. — В голове. Записывал то, что видел, пока меня мотало туда-сюда это странное приключение. Хватит на несколько статей. Мне бы только определиться с названиями. Название — это самое сложное. Подобрать одно или два таких слова, которые будут говорить за тысячу под ними.

Никас пошевелился.

— Макс.

Она стояла спиной к нему, положив руку на старый, обвалившийся местами борт. В разломы захлестывал негатив, иногда оставляя на толстых просмоленных досках какую-нибудь мелкую, скачущую тварь. На его фамильярное сокращение, Максиме никак не отреагировала. Только повела плечом, словно приглашая говорить.

— Как бы ты назвала свое путешествие?

— Одним словом?

— Если такое найдется.

Ответила она почти сразу, словно уже не раз задумывалась над этим.

— Санитатем.

Аркас не удивился.

— Разве это излечение? — спросил он. — Через усекновение головы? Ты была врачом?

— Похоже на то, — Максиме развернулась к нему и села на палубу. — Но я не помню деталей. Иногда мне кажется, что я была военным санитаром. Управляла вертолетом. Я помню, что была в плену. Но это ведь касается только меня. Я бы выдержала, я знаю эту свою черту. Как же я продалась Девелу? Почему сломалась именно тогда, в этой безобидной яме? Голод, жажда? Все это детские выходки палачей. Избиения, насилие? Мое тело может выдержать и тумаки, и оргию с вооруженными обезьянами. Что они сделали? Что они сделали со мной? Где открылась слабина?

— Может быть не с тобой, — предположил Никас.

Странные, пронзительные, слишком пронзительные для человека глаза, режущие как ножи, посмотрели на него.

— Об этом я не думала, — медленно проговорила она. — Да, Ник, через усекновение головы. Так оказалось, что голова — неизлечимый источник всех болезней. Консилиум врачей, состоящий из меня одной, пришел к однозначному решению. Ампутация. Как бы то ни было, я хочу поблагодарить тебя за то, что был со мной.

— Жаль, что недостаточно. Недостаточно, чтобы отговорить.

Она устало улыбнулась.

— Тогда… У реки. Мне было хорошо.