Кому же верить? Правда и ложь о захоронении Царской Семьи - Андрей Кириллович Голицын

как бы подтверждал «обеспокоенность» в Политбюро ЦК партии тем, что к дому Ипатьева интерес растёт, но сам нервозности оного будто бы не разделял. «Я к этому относился совершенно спокойно, – пишет Ельцин, – поскольку понятно было, что интерес этот вызван не монархическими чувствами, не жаждой воскресения нового царя. Здесь были совсем другие мотивы – и любопытство, и сострадание, и дань памяти, обыкновенные человеческие чувства». И добавляет: «Я хорошо себе представлял, что рано или поздно всем нам будет стыдно за это варварство».

Может быть, «представлял», может быть, сам лично относился «спокойно» к тому интересу, который, в связи с приближавшейся памятной датой, проявлялся к месту гибели последнего русского Царя. Но то, что касается непосредственно особняка Ипатьева, то он, особняк, до своего разрушения вниманием спецслужб обойдён не был, и вряд ли без указаний на то со стороны областной партийной верхушки. На самом деле дом бдительно охранялся, за всеми «подозрительными» лицами, кто задерживался около особняка и обращал на себя внимание «нездоровым» любопытством, велась слежка.

Мне самому в этом довелось убедиться. В тот год, в июле мы с моим близким другом литератором Борисом Всеволодовичем Шуплецовым совершили поездку по уральским местам. В Екатеринбурге, тогдашнем Свердловске, мы прожили неделю. Что дом Ипатьева находится под надзором, нам было известно от наших свердловских знакомых, поэтому первый раз на разведку мы отправились под вечер. Обошли дом несколько раз вокруг, постояли у полукруглого окна, заложенного кирпичом, за которым находилась та самая комната в подвале, но никаких сотрудников «в штатском» не заметили и, надо сказать, осмелели, решив, что, как говорится, у страха глаза велики. На следующий день приехали с утра, вооружившись фотоаппаратом. Солнце уже припекало. Мы остановились в тени под деревьями на углу Вознесенского проспекта и Вознесенского переулка, размышляя о том, откуда лучше поснимать с тем, чтобы не обращать на себя особого внимания, в то же время наблюдая за происходящим вокруг. Прямо над нами окно. Это угловая комната, где жили Их Величества и Наследник Престола. Дальше по фасаду парадный подъезд, через который в дом инженера Ипатьева вошла Царская Семья, привезённая из Тобольска. За парадным входом ворота во внутренний двор. Сюда был подан грузовик в тёмную ночь 17 июля 1918 года. Ничего подозрительного замечено нами не было. Какие-то люди появлялись с разных сторон, но не задерживались и проходили мимо, никак на особняк Ипатьева не реагируя. И на нас тоже. В доме размещалось какое-то учреждение, имеющее отношение то ли к Союзпечати, то ли к почтовому ведомству, во всяком случае, какого-то очень нейтрального свойства. Когда план действий у нас созрел, мы разделились. Борис Всеволодович отправился обозревать дом со стороны, противоположной Вознесенскому переулку, минуя ворота, через которые в ту тёмную, трагическую ночь на Ганину Яму ушёл грузовик с трупами, а я, стараясь внешне выглядеть совершенно непринуждённо, вошёл через парадный подъезд внутрь особняка.

Сразу от входа шла короткая деревянная лестница, заканчивавшаяся небольшой площадкой с гипсовым бюстом первого председателя ВЦИКа у стены. Налево с площадки дверь вела в жилую часть дома. По плану, приведённому в книге следователя Соколова, первая комната являлась проходной. Таковой она, видимо, и оставалась. В комнате никого не было. Справа у стены стоял шкаф и ещё какая-то канцелярская мебель. Прямо дверь вела в парадные апартаменты, где когда-то обитала Царская Семья, а налево – в комнату коменданта. Оттуда слышались голоса. Дальше я не пошёл. Спустился вниз, сфотографировал лестницу с бюстом и вышел на улицу. Бориса Всеволодовича возле дома не было. Я пошёл в сторону Вознесенского переулка, как бы ему навстречу и вдруг увидел странную фигуру в светлом костюме, наверное, в сером, которая, неестественно прислонившись спиной к стене Ипатьевского особняка, заглядывала через плечо за угол дома. Как-то сразу стало всё ясно. Быстро прошёл вдоль дома, завернул с проспекта мимо «серого костюма», на него не глядя. Борис Всеволодович стоял, задумавшись, перед дверью, ведущей из переулка в тот самый полуподвал. Она не то чтобы была закрыта, она как будто была замурована, заварена, замазана, во всяком случае, понятно, что по прямому назначению дверь эта не использовалась, наверное, с тех памятных июльских дней. Но это я разглядел накануне, а тогда, почти не останавливаясь, взял под руку Бориса Всеволодовича, и мы с ним, как бы о чём-то рассуждая, спустились по Вознесенскому переулку и за домом Попова свернули влево. На следующий день мы появились у Ипатьевского особняка уже во второй половине дня и с некими уловками. Шли врозь и по противоположной стороне Вознесенского проспекта, шли медленно, присматриваясь по сторонам, не задерживаясь особенно нигде. Обратили внимание на две странно-подозрительные фигуры в сером облачении, как-то непонятно слоняющиеся возле дома. Рисковать не стали.

Если верить Рябову, то мы с ним посетили дом Ипатьева почти одновременно, буквально накануне его уничтожения, с той разницей, что мне приходилось озираться по сторонам, ощущая некую даже «преступность» своего положения, а его с почётом сопровождало милицейское начальство. Не знаю, побывал ли тогда Рябов на Ганиной Яме, но через тринадцать лет после того, как дом Ипатьева был взорван, в разгар горбачёвской «перестройки», мир взбудоражила весть о том, что под Свердловском, в районе деревни Коптяки, обнаружено место, где была захоронена Царская Семья. Крушение советской власти и политические изменения, произошедшие в стране, на какое-то время ослабили сенсационный накал вокруг этого открытия, но в 1991 году, уже решением новой власти, могила была вскрыта. Вскрывали тайно, в непогоду, под надзором высокого чина из соответствующего комитета. Археологам, которые были привлечены к работам по вскрытию могилы и предупреждены об «ответственности за отказ или уклонение от выполнения обязанностей специалиста», только на месте раскопа было объявлено, что официальной целью экспедиции является «вскрытие предполагаемого захоронения семьи последнего русского царя».

Как известно из публикаций Рябова, он в 1979 году, с группой свердловских единомышленников, частично царское захоронение раскопал и извлёк оттуда три черепа, которые год спустя этими же людьми были отдельным вложением возвращены в могильник. Именно это «отдельное вложение» в 1991 году оказалось открытым первым. Как записано в «Протоколе осмотра места происшествия», на глубине 60–70 сантиметров был обнаружен деревянный ящик из красных досок. Из ящика были извлечены пять полиэтиленовых пакетов, в которых находились кроме трёх черепов более десятка костных фрагментов от разных частей скелетов.

Вскрытие «предполагаемого Царского» захоронения вызвало неадекватную реакцию в обществе, не только на российской территории, но и за её пределами. Пресса поднимала темы как политического характера, так и характера нравственного. Известная в эмиграции писательница Зинаида Алексеевна Шаховская в интервью газете «Известия» сказала: