Кому же верить? Правда и ложь о захоронении Царской Семьи - Андрей Кириллович Голицын

что необходимо осуществить очень обстоятельное исследование всех исторических документов и решить проблему свидетельских противоречий, практически никакой роли не играла и никакого воздействия на ход следствия не имела. Если бы не представительство Русской Православной Церкви, то, вероятно, весь процесс идентификации пришёл бы к своему завершению значительно быстрее.

В 1989 году, сразу же за появлением на публичной арене Рябова с его сенсационным открытием, в США была учреждена Российская зарубежная экспертная Комиссия. Возглавил Комиссию Пётр Николаевич Колтыпин-Валловский, о котором в «кратких сведениях» было сказано, что он является основателем объединения «За Свободу России» и «Фонда Царя Мученика», а также в течение двадцати лет был начальником известной монархической организации – «Российский Имперский Союз-Орден».

В конце 1993 года Нью-Йорк посетил член Правительственной комиссии В.В. Алексеев, где он встретился с П.Н. Колтыпиным, который передал письмо на имя председателя нашей Комиссии Ю.Ф. Ярова и документ, названный Меморандумом № 1. В письме, подписанном, кроме Колтыпина, ещё двумя учредителями Экспертной комиссии, вице-председателем князем Алексеем Павловичем Щербатовым и секретарём профессором Евгением Львовичем Магеровским, в частности, говорилось:

«Милостивый Государь Юрий Фёдорович!

Мы обращаемся к Вам с искренней надеждой, что Вы и Ваша комиссия примут участие в прояснении очень важных вопросов, требующих полнейшего, ясного разъяснения, как для нас, так и для целого ряда учёных Запада.

Краткий меморандум, излагающий нашу точку зрения по ряду сновных вопросов, касающихся расследования судьбы останков узников дома Ипатьева, прилагаем» (Приложение б).

В Меморандуме сформулированы, как там указано, «соображения Комиссии в вопросах, требующих первоочерёдного внимания», состоящие из шести пунктов. «Комиссия считает, – говорилось в первом пункте, – что всё, к чему имели какое-либо прикосновение органы коммунистической партии, комитета государственной безопасности, прокуратуры и следствия, даже в самое “перестроечное” время, нуждается в чрезвычайно осторожном отношении и повышенной требовательности доказательств, как в отношении лиц, являющихся источниками или передатчиками информации, так и самих вещественных доказательств, ими переданных или благодаря им найденных, включая и экспертизу относящихся к делу документов». Далее в Меморандуме шла конкретизация тех вопросов и проблем, по которым высказывались настороженность и подозрения. Акцент делался на самой фигуре Рябова, смущала его принадлежность к «следственным и карательным органам», порождали массу вопросов ореол секретности вокруг вскрытия захоронения на Коптяковской дороге в 1991 году, «Записка Юровского», противоречия в свидетельствах участников убийства (Юровского, Быкова и Ермакова) и целый ряд других вопросов, которые требовали убедительных ответов.

Членам Правительственной комиссии формально Меморандум был вручён, но никакому анализу и обсуждению он подвергнут не был. Вообще никакой реакции на инициативу Зарубежной комиссии не последовало. Спустя какое-то время мне пришлось обратиться по этому поводу к Ю.Ф. Ярову с письмом, в котором я писал: «Должен довести до Вашего сведения, что недавно я имел телефонный разговор с главой Зарубежной Комиссии в США, П.Н. Колтыпиным-Валловским, который жаловался мне на невнимание, проявленное к инициативе его группы тем, что на переданный ими в адрес нашей Комиссии “Меморандум” не последовало даже формального уведомления о его получении». Далее я писал, что со стороны Колтыпина были высказаны опасения в том, что Комиссия работает в атмосфере секретности, к чему русское зарубежье относится очень болезненно, полагая, что весь процесс контролируется со стороны власти. В заключение я высказал мысль, что имело бы смысл пригласить кого-нибудь из членов американской Комиссии в Москву с тем, чтобы это лицо доложило о проблемах, их волнующих, которые мы могли бы совместно обсудить, и предоставило в Правительственную комиссию имеющиеся в их распоряжении материалы. Моё обращение к председателю Комиссии также продолжения не имело. Было понятно, хотя этого не говорилось вслух, что вмешательство Зарубежной комиссии нежелательно.

Официальная точка зрения, то есть точка зрения власти, которую лоббировал в Комиссии её председатель, настаивала на том, что в принципе исследования завершены и выводы, сделанные судебной экспертизой, не оставляют сомнений в том, что изъятые из могильника под Екатеринбургом человеческие останки принадлежат Царской Семье. Эту позицию разделяли все представители чиновничьих ведомств и двое из упомянутых «независимых», оба лица заинтересованные. К моему несказанному удивлению, к этому крылу уже после второго заседания Комиссии примкнул и прокурор-криминалист Владимир Николаевич Соловьёв.

В Справке, представленной в Комиссию в июне 1994 года, позиция следствия, им возглавляемого, была сформулирована весьма определённо. «По результатам выполненных идентификационных антропологических исследований, – писал Соловьёв, – экспертиза с избыточно высокой степенью достоверности доказала принадлежность пяти скелетов лицам, представляющим одну конкретную семейную группу в составе Романова Николая Александровича, Романовой Александры Фёдоровны, Романовой Ольги Николаевны, Романовой Татьяны Николаевны, Романовой Анастасии Николаевны. Судебно-медицинская экспертиза завершена. Экспертная комиссия считает, что полученная совокупность результатов проведённых антропологических и генетических исследований в силу своей поглощающей идентификационной значимости исключает необходимость проведения ещё каких-либо исследований для подтверждения выводов экспертизы».

В одночасье исчезли широкомасштабные заверения о «комплексных изучениях материалов», «о необходимости провести исторические и криминалистические экспертизы документов», о поисках подтверждений тому, что заявлено было уже в 50-е годы Мейером, и выяснения его судьбы.

Таковая перемена явилась для меня совершенной неожиданностью, ибо, находясь под обаянием нашей с ним первой встречи, я искренне верил в его «устремлённость обрести истину».

Позиция Авдонина и Радзинского удивления не вызывала. Конечно, лица, лично заинтересованные в однозначном решении вопроса, членами Правительственной комиссии быть не должны и участие их в прокурорском расследовании должно было быть ограничено ролью свидетелей, так же как, впрочем, и всё чиновничье представительство, которое к тому же постоянно менялось, моментально реагируя на все пертурбации, которые происходили во власти, что, естественно, пользы делу не приносило. Чиновник знал, каковая роль ему предназначена, а потому особенно в суть дела не вникал и никакой самостоятельности в работе Комиссии не проявлял. Он, как представитель ведомства, наделён был служебным поручением, то есть командирован для присутствия на заседаниях Комиссии, имея в лице вице-премьера непосредственного начальника, которым определялась для подчинённого линия поведения и его точка зрения. Собственного мнения высказывать, видимо, не рекомендовалось.

Единственным исключением был Вячеслав Иванович Брагин, заместитель министра культуры, в ноябре 1994 года после ухода в отставку министра Сидорова сменивший на этом посту свою предшественницу. Из всего административного членства он один только не следовал субординационным установкам и имел собственное своё суждение, твёрдо придерживаясь принципа обстоятельного и честного расследования всего комплекса проблем вокруг Царских останков. В том же году по настоянию Святейшего Патриарха в Комиссию был включён, сначала в качестве приглашённого, а позднее – членом, старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН Сергей Алексеевич Беляев.

Страсти вокруг останков бушевали с первых дней возникновения Правительственной комиссии, и критика в её адрес звучала не только из русского зарубежья и из стана монархистов «черносотенного толка», как это часто представляли СМИ, ориентированные на официальную