Заклинание в стиле ампир - Александр Даценко

почесал заостренным ухом свой затылок и ушел пить морковный сок и перечитывать книгу Экклезиаста.

Я понял его.

Все дело в сопричастии.

Это такое рефлекторное деепричастие, не предусматривающее отстраненности.

Он вообще интересный эльф.

Только горы не очень любит.

Я так думаю.

А кто бы их очень любил, если в горах не отдыхаешь, а разнимаешь сцепившиеся в войне трибы гоблинов и орков?

Вы бы любили?

Вот и он, не очень.

Когда человечество еще не вымерло, его занесло в Страну- Рай.

Страна Рай, была за горами. Сразу за горами.

Просто гор очень много.

Он полюбил эту страну.

Ему там было интересно.

Он даже ночевал пару раз на пляже, под лодками.

Что-то случилось с документами, никак было без них не вернуться.

Не мог же он их бросить и уехать, если была слабая надежда, что они живы? Эльфы своих не бросают.

Много чего он там делал в этой стране.

Когда не было денег, ночевал на пляже, когда были, ел в ресторанах жуков.

А не в ресторанах он ел гусениц.

Покупал бутылку ледяного пива со львом на этикетке,

несколько вкусных гусениц и

, сидя на бордюре, смотрел, как мимо него пробегает страна-Рай.

Пробегает, но остается на месте.

И не было у него начальников, зато были фрукты, товарищи, женщины, вино, мясо, пиво и гусеницы.

А еще комната над баром с проститутками

и хоть залейся дешевого рому в этом же баре.

И можно было сидя на бордюре, смотреть, как убегает, оставаясь на месте, страна-Рай.

А можно было поехать к океану и найти занятие, чтобы хватало на такое же продолжение жизни.

Без достижения высот карьеры и сшибания с ног полудурков.

На жизнь не по черновику.

Там было хорошо.

Он всегда ценил сиюминутное счастья.

Там сиюминутного счастья было на годы.

Такая вот она противоречивая Страна-Рай.

Там он понял, независимо от Германа Вирта, что человечество, которое вымерло — не оценить с точки зрения одной нации.

Он так и сказал мне

: „мир ни разу не гиперборейскицентричен“.

Мне понравилось то, что он сказал.

Это было сообразно и моим мнениям, хотя я и националист.

А когда я спросил — как ему живется теперь, после того как он вернулся будто героический любитель животных, он ответил:

„Другой мир и звиздец. Хотя он и замкнулся. И, если не рассматривать подобные частные случаи, это офигительно интересно“.

Поскромничал.

Вывел неудобства в частный случай.

Прямо ходячая реклама монгольского нашествия.

А еще он сказал:

Если человек хоть однажды не соберется в другой Мир, то жизнь сама возьмет его за шкирку, и выбросит туда несобранного».

Я понял, о каком мире он говорил.

О единственном в который есть еще дорога после того как Мир Замкнулся.

Он говорил о смерти.

Эльфы живут так долго, что успевают основательно собраться в такую дорогу. Поэтому он говорил это для людей.

Чтобы люди тоже были готовы.

А то, что за дорога, если даже сандалии натирают ногу?

И если нету морковного соку, или воды во фляге?

— Дрянь, а не дорога.

Как вечная работа по достижению признанного общественностью настоящего счастья.

Не сиюминутного, а настоящего липкого как реклама правильного образа потребления.

Мы слишком редко смотрим на небо.

Другой мир и звиздец.

Жизнь не по черновику.

Потому что.

Теплая зима это такое холодное лето.

Если бы у меня было чуть меньше воображения,

я написал бы фантастическую книгу,

в ней я рассказал бы как пара-тройка героев,

с сильного перепою основывают новое государство на свободных землях.

Как растет это государство, как хорошо там жить, среди чистой воды ручьев, и зелени нетронутых вековых лесов.

Как убивают тех, кто приходит учить жить, и милуют тех, кто жить учится.

Нет, не про основание государства.

Да… вот про это я и написал бы.

Про то, что герои не всегда именно те герои, но герои есть обязательно.

Про то, как милуют тех, кто учится жить. Я написал бы так:

Есть у меня замок…есть.

И мечи над камином, и горящие факела в сумрачных залах…

И настоящий колдун в полночной башне.

Только он далеко этот замок, там, в гулком ночном небе, там за тучами оно не другое, не ночное, оно сияет мириадами звезд и переливается черным кварцем. Оно наполнено жизнью и вечным счастьем недосягаемости.

Там сидят за столом мои друзья и говорят о том, как прекрасно было увидеть белую песчаную полоску земли континента за Океаном…

Я написал бы как беглец спас дурака и как этот дурак понимает, что бесчестье не главное, главное — просто суметь вернуться и правильно умереть. И что даже если ты точно будешь знать, что смысла в этом — только удивиться врагов, ты идешь и удивляешь их. И как он остался перед выбором. И как стал выбором сам.

Я написал бы так:

Туман заполнил лес, и, казалось, человек не идет а плывет в этом тумане словно призрак, но это только казалось, на самом деле, он смертельно устал, настолько, что уже и не шел, а брел едва переставляя ноги, конь его пал еще прошлым утром, и теперь, когда до цели оставалось совсем немного, в воздухе все отчетливей пахло гарью. И когда лес кончился, он увидел, что замка больше нет, темные груды серели в предрассветном мареве, и пахли мертвечиной. Он знал этот запах, слишком часто ему приходилось сталкиваться с ним, так пахли и враги, и друзья, когда смерть примиряла по своему обыкновению всех. Человек не приближаясь к руинам, ушел в заросший терном и ежевикой яр, там, у небольшого ключа бьющего из-под земли он напился, поднося сложенные лодочкой ладони ко рту, и скинув подбитый мехом плащ, тяжело опустился на него. Через некоторое время он уже спал. Впервые за последние трое суток.

Через несколько часов, когда солнце уже стояло в зените, человек поднялся, вынырнув из мира снов, мира, в котором все еще было по-прежнему. И проваливаясь подбитыми железом каблуками сапог в глину, медленно двинулся в низ по тальвегу оврага. Через несколько десятков шагов, он по одному ему ведомым приметам, отвалил дерн со склона, и шагнул показавшуюся под дерном дверь. Отсутствовал недолго, и вышел переобутым в удобные мягкие сапоги, за плечами у него висела вместительная сумка, на поясе появилась сабля в дополнение к кинжалу. Одежда полностью поменялась, да и движения преобразились.

Обреченность ушла от него. Человек вновь обрел смысл. Смысл этот покоился в его заплечной сумке. Он шел жить. И это было справедливо.

Через некоторое время, из распахнутой в склоне оврага двери с уханьем вырвалось пламя, стена заурчала, и съехавший гигантский пласт глины, навсегда похоронил под собой вход. А человек прошел по развалинам замка, восстанавливая картину произошедшего и прощаясь с ушедшими. И когда он скрылся в густом подлеске с восходной стороны, ничто уже не говорило о том, что здесь кто-то был.

И только на развалинах донжона, ветер трепал треугольный красно-синий флажок, прикрепленный к поставленному вертикально обломку пики.

Что бы знали. Еще не все.

Курт Воннегут.

Книга «колыбель для кошки». Я читал ее на посту. Потом она рассыпалась.

Но, я ее почел. Окончил читать в 1984 году. В самый мороз и

больше никогда ее не видел.

Потому, что не отправил домой, вместе с использованной зубной щеткой, и сигаретами «Седеф».

Ведь кому-то это было нужно?

— Да. Мне.

Когда я читаю Воннегута, я словно разговариваю с самим собою, каким я мог бы быть. Если бы не слова, если бы не беготня и не глупые выкрики из зала. Если бы не сила моего хотенья.

Я говорю ему

— Ну почему, почему я никак не могу сделать, что-то великое, что осталось бы людям?

А он отвечает

— Людям вообще мало осталось.

Я говорю ему

— Мне просто надо заставить себя писать, я знаю, что смогу, просто надо писать.

А он говорит мне

— Знаешь, ты просто пиши себе, все, что я писал, я писал себе? и получилось, что и тот другой я были неплохими людьми. А один из нас был еще и неплохим писателем.

А я говорю ему

— А почему все стремятся попасть в избранные и великие, а мало у кого получается?

А он говорит

— Получается у всех. Но мало кто об этом знает.

И я говорю ему — Спасибо, что потратили на меня время…

А он говорит

— Ничего страшного, восемьдесят четыре года не такой уж большой срок.

И уходит, улыбаясь и прикуривая сигарету…

И я говорю ему

— Хорошей тебе Вечности…

Фьють-фьють… говорит птичка.