Граф Никита Панин - Зинаида Чиркова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она так горячо предавала своего друга и сообщника, что бросилась на колени перед правительницей:
— Пусть увидит Бог, что я никогда и не думала ни о чем подобном!
Цесаревна так сердечно уверяла Анну Леопольдовну, так искренне залилась слезами, что та не выдержала. При виде чужих слез правительница легко плакала. Она обняла Елизавету, но предупредила ее:
— Я не слушаю советов, а мне все говорят, чтобы я отправила вас в монастырь. Надеюсь, вы не станете злоупотреблять моим доверием.
Елизавета клятвенно заверила Анну Леопольдовну в своей невиновности и так же горячо обещала никогда и ничего не предпринимать против нее…
Рано утром Лесток прибежал к Шетарди и все ему рассказал. Но Шетарди уже вручил свои верительные грамоты Анне Леопольдовне, он находился под дипломатической защитой и не заинтересовался сообщением Лестока.
Елизавета предала Лестока, она согласилась, что его нужно арестовать, и хирург знал, что под кнутом и на дыбе расскажет все о заговоре. Он должен был спасти себя, а спасти себя — значило убедить Елизавету действовать.
У него уже давно лежал рисунок — в часы досуга Лесток занимался рисованием. На одной стороне листа изображена была Елизавета в короне и императорской мантии, сидящая на золоченом троне, а рядом она же — на коленях в монашеском одеянии. Он быстро схватил рисунок, набросал внизу: «Выбирайте» — и ринулся к ней.
Она сидела у окна и грызла ногти. Дай Бог, чтобы все еще ограничилось монашеской рясой. А не то — топор, плаха или ссылка в холодную Сибирь.
Она рассматривала рисунок, а Лесток все повторял ей:
— Я чувствую, что все скажу под кнутом!
В комнате появились несколько солдат из ближайших казарм. Сержант Грюнштейн держал речь от их имени. Преданных Елизавете солдат правительница отправляла на войну со Швецией, и если переворот не произойдет сегодня-завтра, то никто не поддержит больше Елизавету.
— Следующей ночью, — встала Елизавета.
Наконец появились у нее и храбрость, и решительность. Грудь в крестах или голова в кустах, — так говорили ее любимые гренадеры, и она решилась следовать этому девизу…
Вечером заговорщики должны были обойти все казармы, раздать деньги. Елизавета лихорадочно порылась в своих сундуках и шкатулках — нашла только триста рублей. Лесток съездил к Шетарди и вернулся с пустыми руками. Пришлось заложить последние оставшиеся драгоценности.
Поздним вечером Грюнштейн и его товарищи вернулись из казарм с благоприятным докладом — гвардейцы были рады действовать. В зимнем походе на север, против Швеции, они рисковали еще больше и выбрали переворот, а не войну. Лесток крутился, как белка в колесе — он послал к Остерману и Миниху посмотреть, все ли спокойно, а сам отправился в Зимний. У правительницы света не было, значит, она спокойно спала…
Весь день Елизавета постилась. Теперь, когда она решилась действовать, к ней вернулось бодрое настроение, цесаревна шутила с девушками и только иногда подносила пальцы ко рту — эта скверная привычка грызть ногти одолевала ее в минуты самых сильных волнений. Выслушав все доклады, она ушла в домашнюю молельню. Встав на колени, подняла лицо к иконе Богоматери, и крупные частые слезы закапали ей на грудь.
Она молилась долго и истово. Дала обет, что выстроит Пресвятой Деве церковь, если все пройдет благополучно, обязалась перед Богом и святыми не проливать крови во все время своего правления… Она выполнила потом все свои обеты — в царствование Елизаветы смертная казнь была отменена, а на пригорке возле ее старого бедного дома поднялась величественная церковь Пресвятой Девы Марии…
Ее уже ждали. Собрались все ее родственники, все приближенные. Василий Салтыков, дядя Анны Иоанновны, Гендриковы, Скавронские, Ефимовские, тут же суетились Александр и Иван Шуваловы, невозмутимо ждал часа Михаил Воронцов, спокойствие и удачу предвещал Алексей Разумовский.
Лесток надел ей на шею орден святой Екатерины, сам вложил ей в руку серебряный крест и вывел ее из дома. Вместе с Лестоком она села в сани, на запятки встали Воронцов и Шуваловы, и сани полетели по пустынному, темному заснеженному городу к казармам Преображенского полка. За последними санями летели вторые — со всеми приближенными и родней…
На окраинных улицах не было караульных, не горели костры у шлагбаумов, и вся кавалькада легко добралась до съезжей избы полка.
Увидев подъезжающие сани, караульный забил было тревогу — он ничего не знал, но Лесток подлетел к нему и ударом кулака прорвал кожу барабана. Гренадеры, посвященные в тайну, разбежались по казармам будить своих товарищей. Здесь не было офицеров, одни лишь солдаты, жившие в отдельных деревянных домиках. Только один дежурный офицер выскочил вперед с обнаженным палашом, но его свалили, связали, и он больше не сопротивлялся. В сущности, никто не знал, в чем дело, все кричали бестолково и суетливо. И тогда Елизавета вышла вперед, подняла руку, и солдаты притихли. Они хорошо знали ее, но она все-таки спросила:
— Знаете ли вы, чья я дочь? Узнаете ли вы меня?
И солдаты дружно закричали, что знают, что она — искра Великого Петра.
— Меня хотят заточить в монастырь. Пойдете ли вы со мной защитить меня?
В ответ невообразимый шум голосов доказал, что все готовы идти за прекрасной цесаревной.
— Всех перебьем, всех перережем!
— Не говорите про убийство, а то я уйду! — воскликнула Елизавета. — Не хочу я ничьей смерти!
Солдаты смутились, изумляясь. Что ж тут тогда и говорить, если убивать нельзя?
Она подняла крест над головой:
— Клянусь в том, что умру за вас! Целуйте и мне крест в этом, но крови напрасно не проливайте…
Они бросились торопливо целовать крест. Вот тогда и встретилась она снова со взглядом Никиты Панина, поднявшего лицо к кресту и приложившегося к нему. Восторженный, полный обожания и радости, взгляд этот словно бы придал ей силы.
— Теперь пойдем! — прокричала Елизавета.
Она села в сани, и вся толпа нестройно бросилась за ней. Больше трехсот человек следовали за санями цесаревны по Невской першпективе.
На Адмиралтейской площади дочь Петра вышла из саней и пошла пешком, но ее маленькие ноги ступали медленно и робко по густому снегу.
— Тихо идем, матушка, дай, мы тебя понесем!
И она согласилась. Подбежали двое солдат. Цесаревна уже не различала лиц, вся во власти нервной суеты и напряжения. Подхватили, посадили на скрещенные руки, она обняла их за плечи, и понеслись солдаты во главе с красивой, разрумянившейся от ветра и мороза молодой женщиной.
Лесток не терял головы во всей этой суматохе — отделив двадцать пять солдат, он приказал арестовать Миниха, Остермана, Левенвольда и Головкина.
Восемь гренадеров пошли вперед: знали пароль и притворились, что совершают ночной обход. Караульные у входа во дворец легко дали себя обезоружить — они закоченели от холода и рады были любому происшествию, чтобы поскорее закончить ночную службу.
В кордегардии дежурный офицер крикнул было команду тревоги «На караул!», но его свалили на пол, и бедняга был бы проткнут штыком, если бы Елизавета своей рукой не отвела штык в сторону.
Путь в опочивальню правительницы был открыт. Австрийский посланник Линар уехал, и Анна Леопольдовна спала вместе с мужем, хотя в последние дни у них вышла размолвка, и они по-прежнему не разжимали губ, даже предаваясь исполнению супружеского долга. Было известно, что Левенвольд предупреждал Анну Леопольдовну об опасности, но она обозвала его сумасшедшим и заснула глубоким сном.
Их грубо разбудили, арестовали и, позволив едва накинуть верхнюю одежду, свели вниз и заперли в Петропавловской крепости.
Шум разбудил младенца-императора Иоанна. Кормилица спустилась с ним в кордегардию, и Елизавета, сидевшая у теплой печки, взяла ребенка на колени и прижала к себе:
— Бедный невинный мальчик! Твои родители одни виноваты!
Она увезла его в санях, и разбуженный шумом народ, уже узнавший, в чем дело, кричал ей «ура!».
В церкви Зимнего дворца уже шла присяга на верность государыне Елизавете. Никто еще не знал, как ее называть — императрица, правительница, регентша, но ограничивались одной формулой присяги — на верность матушке Елизавете.
В Зимний беспрепятственно приходили все новые и новые люди, и в суматохе никто бы не заметил, если бы нашлись люди, хотевшие все повернуть по-старому. Но не нашлось таких смельчаков, приверженцы Анны Леопольдовны попрятались, тряслись от страха за свои головы, и нм не пришла простая мысль о сопротивлении. Гвардия была за матушку Елизавету, и под их защитой она начала властвовать.
У Зимнего собралась огромная толпа, она требовала цесаревну, и Елизавета, веселая, оживленная, радостно сияющая, бросилась на балкон. Кто-то догадался сунуть ей в руки младенца, кто-то набросил шубу на едва прикрытые простеньким платьем плечи, и она выскочила на мороз, держа ребенка и махая свободной рукой.
