Граф Никита Панин - Зинаида Чиркова

Никита Иванович видел строгие и мрачные здания лютеранских кирок и не знал даже, можно ли перекреститься на лютеранский крест.

Фредерик III — датский король, современник русского царя Алексея Михайловича, надеясь укрепить свою власть, большую часть которой урезало народное собрание могущественных богатых кланов — риксрод, начал войну со Швецией, основавшейся на берегах Балтийского моря. Но сил своих не рассчитал. В 1657 году шведы с юга овладели Ютландией, по льду необычно холодного в том году Бельтского пролива перешли на остров Зеландию, а в феврале 1658 года датчанам пришлось в городе Роскилле подписать самый тяжелый и позорный в их истории мир — шведы не только завладели Сконией, Блекинге и Халландом, но получили также норвежские области Бохуслейн и Тронхейм. Даже датский остров Борнхольм отошел к сопернику Дании. Некогда могущественное и наводившее страх на всех соседей государство было сломлено и превратилось во второстепенную державу. Соседи рады были урвать у Дании все, что плохо лежало. Союзник шведов герцог Гольштейн-Готторпский добился отказа Дании от ее верховных прав на Шлезвиг — лакомый кусок юга Ютландии. Потом, правда, Дания вернула себе Шлезвиг, но недаром Петр, наследник российского престола, так заботился о том, чтобы присоединить Шлезвиг к Голштинии — он знал о тех временах, когда Гольштейн владел Шлезвигом. С детства внушали ему мысль об этой части Дании, которой некогда владели германские герцоги, и в течение всей своей жизни Петр думал только об этом. Что ему было до России, когда в глазах его стояла Голштиния и вожделенный Шлезвиг. Руками русских солдат надеялся он приобрести это крохотное владение, отняв его у Дании.

Никита Иванович много беседовал с юным герцогом, ставшим волею судьбы наследником российского престола, и понял, что дальше Голштинии, дальше Шлезвига помыслы его не простираются. Как ни странно, но уже в свои одиннадцать лет сумел он до корней впитать лютеранскую веру и любовь к своей милой отчизне. Веру ему пришлось переменить под давлением обстоятельств, но любви к родине он не утратил, отчего судьба его и сделалась такой трагической…

Собирая воедино добытые сведения, читанные в детстве книги, обрывки разговоров, приобщался Панин к великой науке дипломатии, хотя и с ужасом ждал первого представления датскому королю и риксроду, все же надеялся, что его появление не окажется в Дании посмешищем.

А пока он всматривался в поля и пастбища Шлезвига, любознательно расспрашивая всех, с кем ему приходилось перекинуться парой слов, и впитывал все слышанное и виденное, накапливая по крупицам знания о стране, в которую забросила его судьба.

Шлезвиг к тому времени все равно оставался немецким — немецкие бюргеры и князья владели здесь землями, их церкви и костелы были в каждом местечке, говорили здесь только на немецком, и Никита Иванович, с детства владевший немецким языком, как родным, не чувствовал никакой оторванности ни от родины, ни от царского двора. Правда, при дворе больше в ходу был французский язык, но и немецкий вошел в моду после немцев, наводнивших Россию через прорубленное Петром Великим окно в Европу.

Благодаря этому сами русские, составлявшие верхушку знати, были словно иностранцы в своем отечестве. Существовал даже анекдот о том, как француженка по происхождению, молодая жена одного из русских аристократов пожелала овладеть русской речью. Муж небрежно осадил ее пыл: «Для чего? Чтобы только отдавать приказания прислуге?»

Можно было услышать такую фразу из уст русского вельможи: «Я в дистрикции и в дезеспере, аманта моя сделала мне индефиле, и я акур сюр против риваля своего реванжироваться…»

Академия наук, оставленная без всякого присмотра из-за отсутствия широкого слоя образованных людей, пыталась дать юношеству все науки, даже право. Но это было только желание учиться всему, а, как известно, при желании учиться всему — ничему не выучишься. Чрезмерно энциклопедический характер школьных программ был задуман еще Петром Великим, на всем образовании лежала печать его безудержного гения. Но этот широкий характер образования служил целям воспитания одних только тончайших слоев русского общества. А учителями были иностранцы. Если Петр в качестве наставников приглашал в Россию одних лишь немцев, то Елизавета повернула в сторону Франции. Конечно, дочь Петра установила порядок проверки знаний для этих иностранных авантюристов, искавших счастья вдали от родины.

Они знали лишь свой родной язык. Но русские вельможи не слишком задумывались, кому поручают воспитание и образование своих детей. Один из экзаменуемых иностранцев так отвечал на вопрос, что такое прилагательное: «Это, должно быть, новая выдумка наших академиков; когда я покинул родину, об этом еще не слыхали…»

Таков был уровень образованности этих учителей из Европы, наводнивших Россию. Однако русские выяснили следующее: все, чему они учились у немцев, было так или иначе уже открыто во Франции, и Германия сама еще училась у французов. Даже Фридрих II, великий прусский король, говорил и писал не иначе как по-французски.

Вельможи выписывали учителей из Франции, объяснялись по-французски. Граф Александр Воронцов первым послал из Берлина для детей своего брата воспитательницу госпожу Рюино. И ее воспитанник уже в двенадцать лет изучил в совершенстве язык Корнеля, Расина и Буало. Он-то и отметил в своих записках: «Можно сказать, что Россия единственная страна, где пренебрегают знанием родного языка и всего того, что касается родины. Люди, считающиеся просвещенными в Петербурге и Москве, заботятся о том, чтобы дети их знали французский язык, окружают их иностранцами, дают им учителей музыки и танцев, платя им большое жалование, а родному языку их не обучают. Это блестящее воспитание, к тому же дорогостоящее, ведет к полному незнанию отечества, к равнодушию, может быть, даже к пренебрежению своей родиной и привязанности ко всему, что касается других стран и нравов, а в особенности к Франции».

Однако он же замечает, что провинция не впадает в эту непростительную ошибку и лишь столицы живут жизнью, оторванной от всего родного.

Однако у такого одностороннего образования были и свои положительные стороны. Выучившись французскому, немецкому и другим языкам Европы, наиболее вдумчивые начинали читать, а в XVIII веке было что читать только у французов, и невольно воспринимали тот просвещенный взгляд на мир, каким в этом веке располагала Франция, воспитавшая просветителей: Вольтера, Монтескье… Самообразованию помогали и иностранные языки. В общем, это было, конечно же, благом для России.

Если судить по тому времени, то образование у Никиты Ивановича было блестящее. Он знал европейские языки и в любой стране этого континента мог общаться с кем угодно. Должно быть, именно его образованность имел в виду и Иван Шувалов, когда горячо рекомендовал срочно послать в Данию Панина. Так срочно, что никаких приготовлений к его отъезду в Копенгаген сделано не было. А ведь ехал посол великой страны в страну маленькую, уже прошедшую пик своего счастья, страну, ставшую второсортной державой.

Только Зундская пошлина, взимаемая с кораблей, проходящих через этот пролив, давала Дании богатство безвозмездно. Если в XVI веке Дания играла роль международной крупной державы, то в XVIII об этом не было уже и речи. Шлезвиг, несмотря на датское население, находился в руках немецких выходцев, немецкий язык сделался здесь государственным. А с Христиана V стал и языком двора.

Управление страной, сосредоточенное в XVII веке в риксроде, было теперь разделено шестью коллегиями, члены которой назначались королем, но пользовались они лишь совещательным голосом и состояли наполовину из верхушки дворянского сословия и наполовину из богатых горожан-бюргеров. Председатели коллегий образовали тайный совет, а для дел особой важности все члены коллегий собирались на общее заседание королевской коллегии. Сначала все решения коллегий предполагалось передавать на обсуждение всех сословий, но этого не было с Христиана V, первого из датских королей, не избранного, а принявшего престол без всякого подписания капитуляций, как было веком раньше. Король приблизил к себе дворянство, но уже новое — из вновь пожалованных графов, баронов. Он стремился создать из Дании новую Францию, и тут не обошлось без влияния законодательницы Европы, а из столицы Копенгагена — новый Версаль. Дворяне теперь судили свободных крестьян, и их оставалось в стране совсем немного. А позже и вовсе закрепостили крестьян, запрещая им переходить от хозяина к хозяину, покупая и продавая их земли, снося отдельные крестьянские дворы. С 1731 года, при короле Христиане VI, дух религиозной нетерпимости возродился в Дании. В 1735 году всем подданным предписано было по воскресеньям обязательно присутствовать на богослужениях, запрещены работы по праздникам, отменены и строго наказывались увеселения, игры, песни и пляски в деревнях. Для наблюдения за этими правилами учреждена была особая коллегия генеральной церковной инспекции. Роль ее стала чисто инквизиторской. Цензура оказалась до того тяжелой, что даже епископы и университет в Копенгагене не могли выпустить ни одного произведения без цензуры.