Граф Никита Панин - Зинаида Чиркова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бергер, впрочем, не достиг своей цели — по окончании процесса его все-таки отправили в Соликамск.
Лопухина тоже отправилась в далекую сибирскую каторжную тюрьму, дожила там, умоляя Елизавету о прощении, до преклонного возраста, сделала даже попытку воздействовать на религиозное чувство императрицы. Но Елизавета осталась глуха к ее отчаянным просьбам. Помилования Елизавета не дала, и только Петр III освободил бывшую красавицу, позволив ей вновь появиться в столице. Никто не узнал в изможденной, сломленной немой старухе бывшую светскую львицу.
Елизавета могла спать спокойно. Отныне у нее не было соперницы, хотя она строго следила за тем, чтобы все модные вещи, привезенные из-за границы купцами, прежде всего показывались ей, а парадные робы и парики светских дам выгодно отличались от одежд императрицы в худшую сторону.
Бестужеву сослали в Иркутск. Там она медленно умерла от холода и голода. Ее муж завел себе новую любовницу, госпожу Гаугвиц, дочка блистала на балах, а она, забытая всеми, угасла в 1761 году.
Лесток не достиг своей цели. Бестужев уже пользовался неограниченной поддержкой всесильного фаворита Разумовского и не только не пострадал, но сумел коварно и жестоко отомстить Лестоку. Всесильный временщик, возведший, в сущности, на престол Елизавету, сам оказался не только в опале, но угодил под арест и ссылку.
Алексей Петрович Бестужев сразу понял, против кого направлено дутое дело Лопухиных. Австрийская политика, щедро субсидируемая Марией-Терезией через Бестужева, должна потерпеть крах, и манифест Елизаветы, возлагая вину на Ботта, косвенно требовал наказать виновного дипломата. Это должно было пошатнуть влияние канцлера Бестужева и укрепить позиции Франции. Но Бестужев держался стойко и потихоньку стал выискивать в заграничной переписке Лестока компрометирующие сведения об императрице. Нет, он не искал высокой политики — он знал Елизавету. Одно неосторожно сказанное слово о ее прическе или фасоне платья, о ее непрерывных балах и удовольствиях уже могло стоить головы написавшему.
Бестужеву удалось найти у себя в канцелярии писца, который искусно мог расшифровывать иностранные тексты. Это был немецкий еврей по фамилии Гольбах, и его расшифровка иностранной почты, перлюстрируемой Бестужевым, имела огромное значение в деле падения Лестока. Последние месяцы Бестужев аккуратно выбирал из этой переписки все, что могло быть связано с именем Лестока. Долго не мог он найти ничего подходящего, хотя при каждом свидании с императрицей указывал ей на Лестока, как на беспринципного авантюриста, не стесняющегося в средствах и готового сызнова посадить на русский трон кого угодно. Елизавета отвечала на это сначала шутками и отмахивалась, но в мае сорок восьмого года Бестужев сказал ей одну фразу, над которой Елизавета крепко задумалась:
— Я не могу ручаться за здоровье вашего величества…
Лесток был ее лейб-медиком, ежемесячно он делал ей кровопускания, и хирург усвоил себе фамильярный и довольно грубый тон. Она подчинялась ему как врачу, как мужчине и как человеку возведшему ее на престол. Указав однажды на Бестужева, уже ставшего вице-канцлером, Лесток сказал ей:
— Ты готовишь себе пучок розог…
Бестужев не забыл этих слов. Знал он также, что Лесток передает императрице, сколько и чьих денег берет Бестужев. Однако Елизавета ничего не имела против взяток — она полагала, что иностранные деньги всегда кстати, кто бы их ни брал и за что…
Но фраза Бестужева заставила ее насторожиться.
Она в последний раз призвала своего лейб-медика, позволила сделать кровопускание, заплатила 5000 рублей и больше не полагалась на его услуги.
В мае сорок восьмого года одно место из депеши прусского посланника Финкельштейна Бестужев расшифровал с помощью Гольбаха. Вице-канцлер прочел это Елизавете, почти как указание на заговор, составленный в сообществе с Лестоком.
Наговоры Бестужева, превратно истолкованная записка, даже при отсутствии имени Лестока, заставили Елизавету, дрожавшую от мысли об очередном заговоре, предать Лестока в его руки. Великий канцлер отрядил шестьдесят гвардейцев, оцепил дом Лестока, куда часто приезжала сама императрица к товарищу черных дней, заставил Лестока одеться и доставил в Тайную канцелярию. Одиннадцать дней, объявив голодовку, отказывался Лесток отвечать на вопросы Тайной канцелярии. Елизавета разрешила дыбу. Но и тут отважный лекарь не открыл рта.
Напрасно жена уговаривала его сознаться, обещая милосердие и зная отходчивый характер императрицы. Упорный и мужественный авантюрист отвечал ей:
— У меня уже нет ничего общего с императрицей. Она выдала меня палачу…
Лестока, не добившись от него никаких показаний, просто сослали в Углич, а затем в Великий Устюг…
Даже не входя в опочивальню Елизаветы, держась далеко от ее близкого круга приближенных, эта старая лиса, Алексей Петрович Бестужев, на протяжении многих лет руководил внешней политикой России, втянул ее в австро-прусскую войну, отдавая свои симпатии за золотые монеты. В конце своей карьеры он не просто принимал деньги, а вымаливал их. Ему постоянно не хватало на женщин, карты, вино…
И этому человеку, зная всю его продажность и корыстолюбие, должен был подчиняться теперь Никита Иванович Панин. Всем дипломатическим корпусом руководил Бестужев.
Несмотря на всю антипатию Елизаветы к Бестужеву, она держала его на службе много лет…
Две маленькие девочки с самого раннего возраста, несмотря на отъединенность от высочайшего двора, знали всю подноготную, все интриги и хитросплетения. Как ни странно, это как-то проходило мимо их сознания. Они бегали смотреть тайком и на молодой двор — так стали называть здесь всю свиту и приближенных Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны.
Увидев впервые двух наряженных, надушенных, сверкающих серебром и золотыми галунами пару наследников престола, Машенька осторожно заикнулась Анне:
— Какие…
Но Анюта не дала ей продолжить. Она быстро закрыла ей рот и начала упрекать сестру:
— Хочешь, чтобы и тебе отрезали язык?
Маша испуганно посмотрела на сестру. Нет, она вовсе этого не желала, просто иногда ей хотелось выговориться. Но сестра постоянно затыкала ей рот, и Маша привыкла делиться мыслями только с собой.
Однажды Анна тоже не удержалась. Спали они вместе в одной постели, и после того, как все фрейлины уснули, она прошептала Маше:
— Его зовут Захар…
Полусонная Маша вздрогнула, прижалась к сестре и тихонько переспросила:
— Кого?
— Я видела его сегодня; Он стоял у покоя великой княгини и о чем-то спорил с ней… Он такой красивый, усы его русые и густые, а как он статен…
Она говорила слова, которые вовсе не подходили к ее детскому лексикону, которыми никто, наверное, и не пользовался при дворе, и Маша почуяла неладное.
— Молчи, — строго сказала она старшей сестре, — что ты еще выдумала…
— Я так хочу еще его увидеть, — грустно сказала Анна, и слезы закапали из ее глаз. Она сама не понимала, почему один только взгляд на красавца камер-юнкера так приковал к нему ее крохотное сердечко. Но ей хотелось говорить и говорить о нем хоть с кем-нибудь…
И девочка выскакивала из класса при каждой удобной минуте и мчалась на половину великих князей. Ей хотелось увидеть красавца Чернышова.
Однажды ночью она сказала Маше, закрывшись с головой одеялом:
— Его арестовали, посадили в камеру…
Маша недовольно пробурчала что-то в полусне. Ей уже надоели эти еженощные излияния. Она и не догадывалась, что сердце старшей сестры поразила любовь.
А Анюта все время приносила новости о Захаре. Он сослан, он уже никогда не будет стоять на часах у двери в опочивальню великой княгини, он уже никогда не появится на половине великих князей. Маше непонятны были волнения сестры, и она, повторяя Анютины слова, шептала ей:
— Молчи, молчи. Разве ты хочешь, чтобы тебе отрезали язык, как фрейлине Лопухиной?
Они еще знали мало, но двор уже придавил их своими тайнами, раболепием и вырабатывал у них привычку скрытничать, никому не доверять, делиться своими маленькими тайнами только друг с другом.
Маша и Аня часто вспоминали покойную мать, искали блаженную Ксению, но никто не слыхал этого имени, и сестры решили, что это какая-нибудь святая из других стран, которую они не знали…
Кочующий двор Елизаветы часто отправлялся в путь, и девочки ездили вместе со всеми, догоняя роскошные кареты императрицы, ее торжественные выезды. Богородицыны дети привыкли к таким поездкам.
Глава шестая
Непоседливый характер Елизаветы не позволял ей оставаться на одном месте долее нескольких минут. Даже в церкви для нее постоянно ставили несколько тронов, потому что она не могла долго быть на одном и том же месте в течение длинных церковных служб. Но и в обычные дни она то и дело срывалась с насиженного места и переезжала. Сегодня она завтракает в Петергофе, через день обедает в Кронштадте, назавтра приезжает в Царское Село, ужинает в Петербурге, а потом со всей свитой отбывает в Стрельну или Гостилицы. Комнаты дворцов и парадных покоев словно давили ее — она любила ширь и просторы, водила со своими девушками и фрейлинами хороводы на широких берегах Невы, покрытых травой и мелкими невзрачными цветочками, каталась на лодках в Александровской слободе на прудах, в которых некогда Иван Грозный топил свои жертвы.