Граф Никита Панин - Зинаида Чиркова

В то же время он подговорил Разумовского, чтобы тот на банкете по случаю новоселья в доме, подаренном Елизаветой, рассказал о займе. И императрица могла заплатить эту сумму. Таким образом, Бестужев рассчитывал получить деньги два раза. Однако императрица платить за дом, подаренный ему, отличный дом, где никакого ремонта не нужно было делать, отказалась…

Когда Гиндфорд после уплаты взятки решил добиться каких-либо уступок в пользу Англии, Бестужев надменно сказал:

— Неужели вы собираетесь входить в сделки со мной?

Для торга у Бестужева был Функ. Этот всегда добивался необходимых сумм, настойчиво шантажируя посланников, представителей иностранных государств.

Впрочем, XVIII век был веком широкого подкупа, взяток, распространенное это зло никому не казалось чем-то необычным. Скорее уж человек, не принявший дара или взятки, презирался и осуждался обществом. Сама Елизавета, узнав, что Бестужев однажды отказался от субсидии, выделенной ему англичанами, удивилась и осудила своего канцлера. Деньги, откуда бы они ни поступали, были для нее всегда лишь деньгами, и пренебрегать ими не стоило…

В конце своего правления Бестужев уже не останавливался ни перед чем. Он не принимал, а выпрашивал подачки, обещая то секретную статью договора, то ратификацию какого-либо пункта. Он торговался, вымаливал, выпрашивал…

И этот человек волею судьбы стал начальником Никиты Ивановича Панина, честнейшего человека, привыкшего беречь смолоду и честь свою, и достоинство. Письма и записки Бестужева, его указания на все время жизни Никиты Ивановича за границей стали его единственной связью с родиной…

Впрочем, Никиту Ивановича отправили в Данию так поспешно, что даже не заготовили ему верительных грамот, и он чувствовал себя как частное лицо, как человек, для которого места не было ни на земле родины, ни на земле Дании. Он знал, что еще долгое время, пока не прибудут его верительные грамоты, он не сможет представиться королевскому двору, не сможет даже заикнуться об интересах России.

Что ж, покорился и этому.

Несмотря на странное и двусмысленное положение Панина, королевский датский двор, словно бы предупрежденный депешей своего резидента в Петербурге, начал усиленно ухаживать за вроде бы столь незначительной особой.

Никита Иванович от самой границы Шлезвига сопровождаем был целым эскортом конных гвардейцев, дом ему отвели тот же самый, где еще недавно жил старый, умерший уже в Петербурге, посланник, и первые свои дни Никита Иванович посвятил знакомству с городом, со страной, где ему предстояло жить и работать.

Глухая обида грызла его сердце, но это не мешало ему с любопытством и интересом присматриваться к новой стране.

Столица Дании немного напоминала ему родной. Петербург. Расположенный на островах, окруженный каналами, заливами, заливчиками, город все еще был в становлении, так же, как и Петербург: высокие каменные дворцы еще соседствовали с мазанками, сделанными из глины и соломы, мостовые, устланные соломой, скрепленной глиной, делали дороги гладкими и чистыми, бесчисленные суда и рыбачьи лодки у берегов, низких, пологих, болотистых, напоминали ему гавани столицы России. Расположенный на островах Зеландия и Амагер, Копенгаген сохранил все те же старые укрепления, которые украшали и обороняли его в средние века от вендов и германцев. Маленький крохотный рыбацкий поселок на берегу моря стараниями роскильдского епископа Абсалона в XII веке был превращен в неприступную крепость. Каменные оборонительные башни, получившие название боргов, несли сторожевую службу, с них постоянно наблюдали за действиями врагов. Тут же, рядом с этими башнями, всегда наготове стояли суда, по первому знаку тревоги выходившие в море для боя. Каменная стена, построенная Абсалоном, все еще хранила дух старых боев, хотя теперь уже была непригодна для обороны.

И невольно думалось Никите Ивановичу, каким же надо было быть стратегом и патриотом Абсалону, чтобы не только укреплять датский берег, защищать его от врагов, но и одновременно нести слово Христово язычникам. Постепенно, бывая в университетской библиотеке, рассматривая старые датские хроники, написанные на немецком языке, он словно бы воочию видел этого страстного и мужественного человека, сподвижника и советника короля Вальдемара.

В 1169 году Вальдемар и Абсалон осадили крепость Аркону на острове Рюгене, главную оборонительную крепость вендов. Камнеметательные машины, которые назывались тогда блиндами, мощно разбивали неприступные стены крепости. Но стены стояли, разрушаясь медленно и слабо.

Тогда один из бесстрашных датских воинов перелез через крепостные ворота и поджег деревянную башню. Пламя пожара охватило души обороняющихся страхом, и крепость сдалась на милость победителей. Деревянный кумир, изображавший бога язычников Святовита, Абсалон приказал разрубить и сжечь под котлами, на которых готовилась пища.

Под давлением победителей приняли венды, жители острова Рюгена, святое крещение, дали обет построить здесь церкви во славу христианского бога и признали над собою власть Дании.

Вальдемар и Абсалон возвели крепкую стену из кирпича по всей южной границе своего государства для защиты от германцев. Каменная ограда наводила страх на ближайшие племена и долгое время служила защитой от врагов.

Но постройками таких сооружений Вальдемар и Абсалон не ограничились. Они переняли обычай некоторых южных стран — создавать боевые отряды конных воинов, покрытых броней, присоединяя их к пехотному ополчению из крестьян и вольных стрелков из луков. Один такой отряд Вальдемар назвал «Возмездие». Воины этого отряда пользовались всеми льготами, которые только можно было получить в то время. Они освобождались от всех налогов, но зато по первому требованию короля должны были идти на войну в полном вооружении. Клятвенное обещание положить жизнь за отечество и короля стало началом создания в Дании особого сословия — нынешнего дворянства, с тех самых пор пользующегося привилегиями и льготами. Король жаловал им, выходцам из своего особого отряда, земли, поместья, и там дворяне устраивали каменные башни с крепкими стенами для защиты, а в подвалах этих башен — подземелья для пленников.

Из особого этого отряда вышли впоследствии рыцарские роды Дании. За первый подвиг такой дворянин получал право на золотые шпоры, некоторое время он должен был по ночам охранять церковь. И только после этого приводился к рыцарской присяге.

Старший из рыцарей ударял его плашмя мечом по плечу и говорил слова посвящения:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа возвожу тебя в рыцарское звание — будь храбр, верен и сердечен.

В коридорах копенгагенского университета Никита Иванович видел старые доспехи рыцарей, словно стоящих на страже своего отечества. Умели древние кузнецы выковывать такие мельчайшие детали рыцарского вооружения, что далеко было современным ремесленникам до такого мастерства. Шлем, забрало, подбородник, ошейник, нагрудник, латы для спины, эполеты, поручи, перчатки, поножи, наколенники, башмаки, кольчуга украшались такими узорами и гербами, что можно было только диву даваться. А девизы рыцарей обязывали их быть верными и стойкими своему слову, быть защитниками слабых и обиженных, служить прекрасным женщинам.

Никита Иванович ощущал глухую зависть к тем далеким временам, когда рыцари были честны, верны, прямодушны. Нет, теперь дворы королей стали рассадниками распутства, лицемерия. Не улучшились души людей, а извратились, стали лживыми, криводушными, лицемерными…

Но он на каждом шагу видел и понимал, что вся древняя история Дании была вечной, непрерывной междоусобной войной. Отцы раздавали земли и лены[8] своим сыновьям, а те были недовольны наследством и непременно затевали братоубийственную борьбу, чтобы захватить побольше, получше, возвыситься. И никто не думал о народе, о стране.

Он сравнивал историю междоусобных войн в древней Руси и древней Дании и вздыхал: «Наверное, все страны и все народы должны были пройти такой период, есть в этом какая-то закономерность».

Но понимал он и другое — Русь стонала несколько веков под игом татаро-монголов, а вся Европа в это время проходила тот путь, на который Россия опоздала… И не было у Руси таких летописцев, как Саксон, которому Абсалон поручил написать историю Дании.

Просвещенный этот епископ был незаурядным воином, храбрым и мужественным человеком. А лундский архиепископ Эскильд в своей провинции властвовал, как король. Но он одряхлел, достиг такого возраста, когда уже не нужны ни власть, ни богатство, ни все жизненные блага. И Папа Римский разрешил Эскильду избрать еще при жизни преемника. Лучше, образованнее и честнее Абсалона не видел вокруг себя Эскильд. И он избрал Абсалона.