Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет - Дэвид Гриффитс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В своем правлении Екатерина II в основном следовала по стопам Петра I. Она открыто признавала, что обязана царственному предшественнику: об этом говорит не только знаменитая скульптура, отлитая Фальконе, табакерка с портретом Петра I, которую она всегда носила с собой, но и то, что Екатерина не терпела никакой критики в отношении Петра I. Политика Петра I и Екатерины II образуют единое целое. Акцент на рационализации, категоризации и упорядочении — общее у обоих правителей. Но в одном, очень заметном отношении Екатерина II изменила (как сама считала) петровский обычай. По ее мнению, деспотизм был необходимой чертой правителя в начале века — необходимой, потому что исторической миссией Петра I было силой вернуть Россию на предназначенный ей европейский путь, с которого она сошла во время монгольского завоевания (или, по другой трактовке, в Смутное время). Многие западные авторы, среди них Монтескье, считали, что деспотизм в России неизбежен. Екатерина II не была с этим согласна: уже сам успех петровских преобразований доказывает, что у России общая судьба с остальной Европой; поскольку эпоха петровских преобразований была уже позади, Екатерина утверждала, что Россия готова к правлению, основанному на господстве права. Что такое «Большой наказ» Екатерины II Уложенной комиссии, которую она собрала в 1767 году, чтобы составить новый свод законов для Российской империи, как не логическое обоснование самодержавия без деспотизма? Равенство перед законом и равенство в соблюдении закона, а не разделение властей или ограничение монарха конституцией — вот решение, которое, как утверждала Екатерина, лучше всего подходит российским традициям и обстоятельствам. Глава V «Наказа», многое заимствовавшая из трактата Монтескье «О духе законов» (который в 1775 году Екатерина велела перевести на русский), описывает европейское представление XVIII века о законе: статья 34 учит, что подчинение одному и тому же закону дает в результате равенство для всех граждан в государстве, а статья 35 отмечает, что хорошие законы не дают сильному, злоупотребляющему государственной должностью, угнетать слабого. В последующих статьях мы оказываемся лицом к лицу с классической для XVIII века европейской концепцией свободы. Следом за своим ментором Монтескье Екатерина II тщательно различает два вида свободы — естественную (la liberie naturelle) и политическую (la liberie politique). Первая более желательна, но она и труднее достижима, так как только в очень небольших социумах люди могут наслаждаться свободой так, чтобы она не выродилась в анархию. Свобода в больших государствах по определению относительна, а не абсолютна, и задача исполненного благих намерений самодержца как раз состоит в том, чтобы беречь дух естественной свободы, посягая на нее как можно меньше. «Общественная или государственная вольность не в том состоит, — читаем мы в статье 36, — чтобы делать все, что кому угодно»{112}. Следующая статья предлагает более позитивную точку зрения на политическую свободу: «В государстве, то есть в собрании людей, обществом живущих, где есть законы, вольность не может состоять не в чем ином, как в возможности делать то, что каждому надлежит хотеть, и чтоб не быть принуждену делать то, чего хотеть не должно»{113}. То, что «надлежит хотеть», в сжатой форме объясняется в статье 38: «Вольность есть право все то делать, что законы дозволяют…»{114} Наконец, в статье 39 императрица связывает политическую свободу с «спокойством духа» (tranquilite d'esprii). Как отметила Екатерина пятнадцатью годами позже в другом контексте: «Политическая свобода, в отношении к гражданину, состоит в безопасности, под защитой закона, или по крайней мере в мысли о такой безопасности, которая гражданину позволяет не бояться своего соседа»{115}. В совокупности законы разработаны, чтобы определять и защищать личную безопасность, которая, в свою очередь, приравнивается к политической свободе (переданной русским словом «вольность», а не более современным политическим эквивалентом «свобода»). Все это согласуется с учением, изложенным в книге XI трактата Монтескье «О духе законов».
Без кодекса законов не могло быть гарантии политической свободы, а самое обычное средство обеспечить эти законы — конституция[29]. Собрание и кодификация самых полезных для общества обычаев и традиций в их умеренном выражении могли заменить писанную конституцию, как в случае с Англией, где она и не была написана. Однако в отсутствие каких-то установленных законов, гарантирующих свободу прямо или косвенно, монархии угрожало вырождение в самовластное или деспотическое правление, с одной стороны, или в анархию, с другой. «Большой наказ» Уложенной комиссии в таком случае можно толковать как попытку создать конституцию, которая могла бы в равной мере защитить подданного и от неуправляемого своекорыстия ему равных, и от произвольного применения силы со стороны правительства. Политическая свобода должна была возникать из безопасности, проистекающей из признания в законах того, чего каждый вправе ожидать от сограждан и от самого государства. Монархия в состоянии защитить эту свободу, как и любая другая форма правления (это тема статей 14, 15 и 16 «Наказа»). Ничто в «Наказе» нельзя трактовать как предложение ограничить власть монарха; обещается лишь умеренность и порядок в действиях абсолютизма. Этот документ, часто неправильно истолковываемый историками как революционный, положения которого императрица не могла и не хотела соблюдать, на самом деле описывает «многовековую монархическую модель равенства как равного подчинения всех граждан закону короля» в ее классической форме, если использовать в российском контексте удачное описание европейского политического мировоззрения XVII] века, принадлежащее Леонарду Кригеру{116}.[30] Не являясь ни в коей мере революционным, замысел Екатерины — внедрить в России управление, основанное на господстве права, — действительно, как мы увидим, послужил заметному улучшению правового положения россиян по отношению к государству. Если бы ее преемники пошли в том же направлении (Михаил Сперанский пытался в начале следующего века продолжить работу Екатерины, но ему помешало нежелание Александра допустить даже формальные посягательства на его деспотическую власть), в России могло бы появиться Rechtsstaat[31] XIX века прусского образца.
Одной из главных задач «Большого наказа» и Уложенной комиссии, для которой он обозначил общие контуры, было создать среду, в которой русские выступали бы как граждане, равные перед законом, а не как подданные, беззащитные перед произволом правителя. Однако вместо того, чтобы установить прямые юридические отношения между правителем и подданными (модель, чуждую российскому прошлому и еще не принятую в большей части континентальной Европы), Екатерина решила распределить привилегии — или «гражданские права», если использовать более современную терминологию — в соответствии с социальной функцией. Она поступила в полном согласии с сословным мышлением, укорененным в трудах европейских авторов, к которым она обращалась, не забывая также и московскую традицию тягла. Впервые жителям Российской империи были предоставлены (за исключением во многих аспектах помещичьих крестьян) права перед государством; личность была объявлена свободной по причине принадлежности (а не вопреки ей) к сословной корпорации{117}. Чтобы обеспечить гладкую работу системы, Екатерине II пришлось разделить людей на категории, распространив это деление даже на тех, кто под ее категории не подходил. Получившееся в результате общество — структуру которого оформляли Жалованные грамоты дворянству и городам, а также неизданная грамота, выделившая из общей массы государственных крестьян, — носило явно сословный характер, в соответствии с учениями самых значительных наставников Екатерины в вопросах политики: Монтескье, Уильяма Блэкстона и Чезаре Беккариа, а также с политическими системами, существовавшими ранее в Центральной и Западной Европе.
* * *Разделение общества на юридически оформленные корпорации современные ученые часто осуждают как форму классового правления, подразумевая, что Екатерина II нарушила свои декларации (сознательно, как утверждают советские ученые), даровав несоразмерную долю привилегий дворянству, еще больше притеснив крестьян. Такая трактовка не учитывает различие между сословиями в феодальных обществах и классами в капиталистических обществах, приписывая первым характерные черты, которыми Карл Маркс наделял последних. И что более важно, чтобы доказать правильность этой ложной интерпретации, в равной мере советские и несоветские ученые извратили содержание и, следовательно, цель законодательной деятельности Екатерины. Некоторые ключевые законодательные акты были истолкованы превратно в угоду предвзятым историческим моделям.