Младший брат - Салтанат Бодыкова

Почувствовав рядом чье-то присутствие, обернулся в твердой уверенности, что это брат. Рядом стоял человек с обожженным лицом. Выцветшие глаза, потухший взгляд, весь серый, как и его одежда. Он не мог быть его братом, но слова, которые незнакомец прошелестел сухими губами, убедили Канабека в обратном.

— Кара, братишка, это ты? Как ты узнал, что я здесь?

Братья долго смотрели друг на друга, не решаясь на какие-то другие действия. Наконец, старший из братьев развел руки в стороны, и младший мгновенно понял, он хочет обнять его. Рычагом выдвинув правую руку вперед, Канабек выдохнул.

— Привет.

Эта его рука с напряженно-сжатыми пальцами распахнутой ладони и поднятым вверх, чуть отставленным большим пальцем, больше напоминала пистолет. Эта рука, как невидимый щит, отсекала любую возможность более близких прикосновений.

Айнабек медленно опустил руки, постоял и безвольным движением пожал протянутую руку.

— Ты живой? Я рад.

— Да? А на тебя родители черное письмо получили. Пойдем на станцию, поговорим.

Они направились в сторону железной дороги и весь путь Канабека грызла неприятная мысль: в его жизнь снова входит что-то темное и противно-липкое, что не дало насладиться детством и подпортило очарование юности.

Помещение, куда они пришли, правильнее было бы назвать комнатой ожидания, чем вокзалом: обшарпанные стены, две лавки, окно.

Тягостным был их разговор. Канабек сухо перечислил события, произошедшие за это время. Айнабек молча кивал, вздрогнул лишь раз, услышав о смерти матери, известие о смерти старшего сына выслушал со странным равнодушием.

Окинув хмурым взглядом согбенную фигуру брата, Канабек замолк. Молчание затягивалось. Несказанные слова просились наружу. Тяжелые, неприятные.

— Ты не хочешь, чтобы я возвращался домой?

Канабек ответил не сразу, словно перепроверял, действительно ли он думает так, как собирается сказать.

— Да, не хочу. Твоего отца все уважают: один сын вернулся с фронта, другой погиб, геройской смертью. А что будет, когда все узнают, что ты был в плену у немцев?

— Твоего? Ты хотел сказать, нашего?

— Ты правильно услышал. У меня никогда не было отца. Он видел только тебя, хвалил только тебя.

— Он любит нас одинаково. Хотя, если бы ты знал то, что знаю я, так бы не думал.

Глядя на перекошенное от злости и обиды лицо брата, Айнабек с горечью понял: его любимый, младший братишка все эти годы состязался с ним в бессмысленной гонке, где главный приз — любовь и уважение отца — достался, как он считал, не ему. И даже, если бы он не выжил после плена и лагерей, младший брат продолжал бы его ненавидеть, как ненавидит сейчас. Не думал Айнабек, что брату ещё хуже, чем ему.

Канабек не обратив внимания на его слова, а скорее, просто не услышав, резко встал и повернулся к брату.

— Я против, чтобы ты возвращался. Для меня ты умер, там в Сталинграде. Я лично рассыпал горсть земли над твоей могилой, на Мамаевом кургане.

Брат давно ушел, а в груди у Айнабека жгло и разрасталось черное, зудящее пятно. Идущий изнутри гул распирал голову и обхватив ее руками, он зашептал:

— Ты прав, братишка. Я и сам знаю, что только, когда я воевал с немцами на улицах Сталинграда, я жил. Потом я умер, но не когда попал в плен…через полгода…когда нас построили, и этот фашист начал говорить…Почему, почему это со мной…Я же мог умереть в бою или как ты вернуться с войны живым и …Как же мне смотреть людям в глаза, когда я …Нельзя, мне нельзя домой…

— Почему? — Раздался рядом молодой и уверенный голос.

Айнабек поднял голову и увидел солдата в красноармейской форме.

— Ты кто-о-о?

— Я воевал вместе с тобой, ты что забыл меня? Батыр, — подал ему руку солдат.

— Айнабек, — удивленно протянул он. — Ты давно здесь?

— Только пришел. Захожу, смотрю, ты сидишь. Так почему тебе нельзя домой? За свои мучения ты еще и отсидел целых семь лет.

— Ты считаешь, я могу вернуться и аульчане не закидают меня камнями?

— Пусть попробуют. Ты теперь не один. Я с тобой.

Гремя ведрами, в помещение вошла русская женщина. Поставила ведра на пол, у стены и собралась было выйти, но неожиданно, приглядевшись, жалостливым тоном обратилась к Айнабеку.

— Ты, милок, никак заболел? Жар у тебя? Глаза-то как нехорошо блестят. Давай, я тебе нашу фельдшерицу приведу.

И поскольку Айнабек не ответил ей, да и вообще не смотрел на нее, несмело предложила.

— Иди домой, горемыка. Или тебе некуда идти?

Ободренный улыбкой солдата, Айнабек встал и твердо произнес.

— У меня есть семья, мне есть куда идти. Пойдем!

Он дернул головой, приглашая друга пойти вместе с ним. Скрипнула хлипкая дверь вокзала. Женщина протяжно вздохнула.

— И-и как же тебя, бедолагу, видать помотало…

Лишь на третий день добрался Айнабек до родного аула. Когда он уходил на войну, его аул был даже не колхозом, а подсобным хозяйством, а теперь это был совхоз Кокпектинский.

С трудом нашел он место, где стояли их юрты. Сильно изменился их аул. Больше всего, его поразили не глинобитные, саманные дома, выстроенные в ряд, образуя улицу — во время заключения он сам их строил — а колодцы, установленные по одному на каждую улицу. Бетонные, обитые сверху жестянкой, с железной конструкцией, из которой торчали две трубы: одна покороче, с которой, собственно, вытекала вода, и другая, длинная и толстая, для накачки воды. Они казались чудом.

Да, жизнь стала легче. За водой далеко ходить не надо. Правда, чтобы накачать воду, нужна немалая сила. Стоит ослабить темп, и вся накачанная вода уйдет по трубе вглубь. Но это мелочи. Главное, вода, вот она рядом. Пить, конечно, нельзя- слишком соленая — но для бытовых нужд в самый раз.

Подошел к дому, обмазанному глиной и побеленному известью. Залюбовался тополями, шумевшими листвой над крышей и раскидистой яблоней, с зелеными еще яблочками, приветливо приглашающей войти в дом.

— Иди, не бойся. Отец, жена и дети обрадуются тебе, — улыбаясь, легонько подталкивал его Батыр.

— Она теперь жена моего брата, а дети меня, наверно, не помнят.

Он потянул на себя деревянную дверь, пригнулся, переступая порог. Это темное помещение с земляным полом, не было, собственно домом: что-то, вроде, холодной кладовки. Ведра, инструменты, валенки, а на толстых и длинных гвоздях, вбитых в стену, висели ремни и рабочая одежда. Что было ещё, слабый свет, проникающий из маленького оконца-форточки, рассмотреть не позволил.

Айнабек шагнул к другой двери, что слева от входа и услышал голоса за ней.

Глава