А что там в Брюгге? - Юлия Родионова

прежде забытый богом дом отдыха стал популярен и прям-таки поднялся в цене. К примечательному месту, дивной архитектуре XVI века добавилась еще изумительная и тонкая кухня. Что еще надо алкающему отдыха работнику? Слава сего санатория гремела по всей республике. Достать путевку в рай стало почти невозможно. Вот, что сделала бывшая девчонка-оборвыш.

Подозреваю, что намучились с ней управленцы дома отдыха: председатели, директора и замы. Потому как плевать она хотела на все меню и распоряжения. Что хотела, то и готовила. Да как ее выгонишь, если сами члены Политбюро дрались за возможность отдохнуть в этом санатории и отведать Мартиной стряпни?

Между прочим, отец Никодим Марту к Богу привел и, как мог, вразумил, что можно делать на глазах у всех, а чего не следует. Поняла она что-либо или нет, мы, конечно, не узнаем, но на людях она не молилась, поклоны не била, а беседы вести с кем-либо у нее и так не было заведено. Читала Слово Божье она в своей келье и прятала его очень замысловато — ни разу никто не обнаружил.

А в 1992 году монастырь восстановили. И снова мужской. А потому Марте пришлось оттуда уехать.

Отец Никодим (не стоит ведь объяснять, что отцом он стал не сразу) опять все устроил. Говорю же, ангел он для Марты. Ангел-хранитель. Отвез он Марту к своей троюродной сестре. Ну, и как Вы правильно полагаете, Марта у сестры, как сыр в масле каталась. За ее стряпню Глафира Степановна душу могла продать. Ни денег с нее, ни продуктов не брала. Жила Марта в тепле и уюте. А этой зимой Глафира Степановна померла. Вот теперь понятно, как Марта на улице оказалась. Побоялась, вероятно, в том доме одна оставаться. И поехала она к единственному участливому к ней человеку, то есть, к Вам, благо, город один — ехать недалеко. Она, кстати, Вас так и в письмах описывала: участливая девочка. Интересно еще и то, что, живя у Вас, она стала заядлой домоседкой. До этого ведь гуляла по городу, а теперь из дома ни ногой, так ведь?

— Да, — ответила Василиса, думая о другом. — А как Вы с ней познакомились, как Никодима этого узнали? — спросила Василиса.

— Отца Никодима! — строго поправила ее Александра Сергеевна и тут же смягчилась, по-видимому, вспомнив былое. — Тут все просто. Муж мой, Валентин Давыдович, не последним человеком был. Ему две путевки в тот дом отдыха и достались. Там мы познакомились с отцом Никодимом. Узнали и про Марту. Всю жизнь потом переписывались. И с ним, и с ней. Отец Никодим большого ума был человек и энциклопедических знаний. С ним очень интересно было общаться. А Валентин Давыдович в нем и вовсе души не чаял. Бесконечные беседы и споры двух страстных библиофилов.

— Вот! — радостно всколыхнулась Василиса. — Вот! Еще одни. Ни только я такая, готовая в книгах жить.

А Александра Сергеевна продолжала свой рассказ: «Ну и человек он был прекрасный. Кстати, это он раскопал историю Марты. По крошечкам, по отрывочкам — то там она обмолвится, то там. Вот он и собрал, что мог. Нашел даже ее английских родственников. Те с ним общаться не пожелали, но адрес родового гнезда все же сообщить изволили. Так, переписываясь со старой, как египетские пирамиды, экономкой миссис Глорис, он и узнал историю трех поколений Пулей».

— На английском переписывались, — предотвратила почти вырвавшийся Василисин вопрос Александра Сергеевна. — Отец Никодим прекрасно владел семью языками, хоть и из рабочей семьи. Тут же главное — желание. Вон сестра моя, Ваша мать, ни одним иностранным языком не владела. А про семью нашу Вы знаете. Так что семья — не показатель.

Кстати, Марта — наследница большого состояния. Понимает она это или нет, не важно. Но родственникам ничего не досталось после смерти Чарльза II. А он, зная, что закон может быть к его девочке не милостив, все предельно ясно и понятно указал в завещании: все движимое и недвижимое — ей. Расположения родственников к Марте, как Вы понимаете, это не добавило. Они бились, как могли, но тщетно. Когда-то врачи осматривали маленькую Марфушу и поставили неутешительный диагноз, вследствие которого, пока Марта жива, ничего отобрать у нее нельзя. В отношении душевнобольных, а именно это и имели в виду врачи, английские законы очень строги. Не подкопаешься. Так что живет у Вас и готовит Вам очень богатая старушка.

— А как Баб Марта письма пишет, если она говорит так странно? — задала вопрос Василиса, раздумывая, видимо, вовсе не о богатстве старушки.

— Говорит она не странно, а вполне ровно и осмысленно. Она не отвечает на вопросы — это верно. Но речь у нее, хоть и безадресная в большинстве своем, но связанная и порой даже излишне многословная. Вы не замечали? Или не прислушивались? Так это Ваша вина. В письмах же Марта весьма последовательна. Почерк детский, как я уже говорила, печатный. Но ровный и красивый. Описания событий сплошь бесхитростные: встал, пошел, поел. Но все по делу. Ко мне она в письмах тоже напрямую не обращается, но это не мешает понимать суть. А что она из моих писем выносит, это опять-таки неведомо. Но поручения выполняет, значит понимает. Вон за Вами-то и семьей Вашей приглядывала и отчеты присылала.

Все, Василиса, поеду я, а то поздно уже. Да и Вам ложиться надо. Завтра, наверняка, на службу надо.

— А может останетесь у нас? — спросила Василиса и сама подивилась этому «у нас». Раньше всегда говорила только «у меня». Приняла, получается, странную бабку в свою семью? — Я Вам в своей комнате постель постелю, а сама в кабинете лягу на раскладушке. Я ее, правда, для Баб Марты покупала, да она, кроме кухонного дивана, ничего и не признает.

— Дорогая моя, запомните: свою постель никому предлагать нельзя. Это святыня. Гости могут спать, где хотят. Даже такие почтенные, как заезжие, пожилые родственницы. А хозяйка должна спать только в своей постели. Иначе поутру гости непременно вместо добродушной хозяйки увидят хмурую, раздраженную особу с кругами под глазами. А это недопустимо.

Я все же поеду. Ибо меня ждет моя постель. И запишите мой телефон. Будем теперь на связи, как говорят нынешние прогрессивные люди. А за Марту я теперь спокойна, если, конечно, Вы не намерены ее выставить за дверь.

Василиса помотала головой, всем видом показывая, что Баб Марта ни на какую улицу выставлена ни за что не будет.

— Ну и славно, — с усмешкой отвесила неглубокий поклон Александра Сергеевна.

В дверях не целовались, но тетка