А что там в Брюгге? - Юлия Родионова

царственно откинув голову, Александра Сергеевна. Марфуша, она же Чокнутая Баб Марта, суетилась молча! возле гостьи. Заботливо пододвигала розетку с яблочным вареньем, в котором переливались золотисто-медного цвета тончайшие ломтики яблок, похожие на крылья уснувшей бабочки. Подливала гостье в чашку темный ароматный чай, который обычно искусно заваривала, добавляя в чайник то какие-то пахучие специи, то кусочки сушеных фруктов, то травки. Из-за чего обычный магазинный чай становился тем, что можно было пить только с наслаждением и придыханием. На вышитой салфетке (и откуда она их достает?) стояло блюдо с пирожками, от которых шел такой аромат корицы и апельсиновой цедры, с чем-то еще таким знакомым, с чем, даже и не вспомнишь! Так, щелкаешь пальцами, — ну! ну! — а слово не вспоминается. Слова нет, да и надо ли вспоминать! Есть ощущение ароматного счастья, и этого довольно.

Василисе почудилось, что она, пораженная, неприлично долго стояла в дверях Лотовой женой, увидевшей пожары Гоморры. На поверку оказалось, что все это она увидела и успела осознать за то короткое время, которое понадобилось Александре Сергеевне, чтобы подняться из-за стола и протянуть ей руку.

— Ну, будем знакомы, — низким, чуть хрипловатым голосом произнесла тетка, — в первую нашу встречу я вела себя, как порядочная сволочь. Приношу свои извинения. Давайте теперь знакомиться, как положено. Я — Александра Сергеевна. Попрошу так и величать, хоть мы и родственницы. Фамильярности я не допускаю даже наедине с собой. Поэтому, как и в первую встречу, теть, тетушек и тетенек оставим для дурно воспитанных граждан. Вы — Василиса. Моя единственная здравомыслящая племянница. Блажная Авдотья и полоумная мать семейства Акулина не в счет.

Василиса, изрядно ошарашенная, только и смогла произнести то фамильярное и оставленное для этих, дурно воспитанных: «Ага».

Александра Сергеевна усмехнулась и неожиданно расхохоталась.

— Что, напугала? Не Макаренко я, сознаюсь. У меня другая тактика. Сначала пугать ребенка, потом миловать. Садитесь, голубушка. Вы мне нравитесь. Вон и Марфуша Вас полюбила.

Василиса села, пытаясь уложить в голове Марфушу, блажную Авдотью и эту непостижимую, внезапно свалившуюся на нее тетку, которую величать надо по отчеству и на «Вы».

— Озадачены? — продолжала смеяться тетка, — всему свое время. Я к Вам привыкну и, возможно, примусь обращаться к Вам на «ты», называть деточкой и милочкой, как и положено между тетушками и молоденькими, симпатичными племянницами. А пока мы ничего друг о друге не знаем. Того, что о Вас писала Марфуша, мне, сами понимаете, мало.

— Писала обо мне? — пролепетала в изумлении Василиса.

— Конечно, о Вас. Я ее специально просила, чтобы она за Вами издалека приглядывала. А то как же? Единственный нормальный, родной человек, и без пригляда. Да не пугайтесь, ничего ужасного мне не писали. Никаких тайн, никаких интриг — даже обидно. Все по делу: жива, здорова, — Александра Сергеевна вздохнула и продолжила. — А Вы и вовсе обо мне ничего не знаете, кроме того, что рассказала Вам однажды моя трусоватая сестрица. Не хмурьтесь. Уж я-то имею право называть ее, как хочу. Согласитесь, ее поступок, совершенный в свое время, дает мне не много шансов любить ее, как при жизни, так и после кончины. Ну ладно, давнее это дело. Быльем поросло. Давайте пить чай, да потолкуем. Я к вам ненадолго. Проведать только да познакомиться. Разволновалась я, что Марфуша писать перестала. И кинулась искать ее да спасать, если придется. Эту блаженную, ангельскую душу загубить не сложно. Беречь таких надо. Мало их, блаженных-то, судьбой битых. И не зря ехала. У Вас нашла.

Тетка, внезапно догадавшись о чем-то, усмехнулась: «Вот, почему писать-то перестала! Издалека и следить уже не надо. Клиент — вот он, рядышком. Накормлен и напоен».

— Ну, полно, полно, Марфуша. Не переживай, — обратилась Александра Сергеевна теперь к Баб Марте, — ты же знаешь, люблю тебя я. Ценю талант твой драгоценный. В обиду ни тебя, ни талант твой не дам. И за заботу о моей родственнице благодарю сердечно.

Василиса сидела, удивленно глядя, как ласково смотрит эта крупная, величественная дама на нелепую старушку. Как нежно гладит ее старческую руку с артритными пальцами своей, тоже немолодой, но холеной рукой. Баб Марта сидела, не отнимая руки, смотрела на свою подругу? наставницу? спасительницу? с почтительным восхищением.

«А ведь эта величественная дама тоже, наверное, в своей жизни настрадалась. Довольно и того, что мать про нее рассказала, — думала, смотря на них Василиса, — страдалицы, получается, обе? А как они с матерью похожи! Тот же гладкий лоб, высоко зачесанные волосы, строгий прямой нос, даже родинка над губой. У матери только глаза были не серые, а карие.

И какие разные… Мать никогда холеной не была, а величественной стала только незадолго до смерти. Но это ее преображение! Вот что, наверное, и называется «вернуться к корням», где корни — основа рода. А род, получается, вот какой был. Интересно, а я стану когда-нибудь на них похожей?»

Василиса все смотрела и смотрела на двух старух, вполуха слушая странный диалог. Александра Сергеевна что-то тихо говорила Баб Марте, а та вроде бы и молчала, но так живо реагировала на слова мимикой, жестами, всем телом, что было очевидно, что ведется именно диалог — разговор двух людей.

Внезапно прервав беседу, тетка повернулась к Василисе: «Где тут у вас курить можно?»

В квартире не курили, но отказать было неловко.

— В кабинете, наверное, можно, — ответила Василиса, указав рукой в направлении коридора.

— Мы пойдем в кабинет, Марфуша. А ты ложись отдыхать. Довольно с тебя на сегодня. И не волнуйся, я его не брошу, буду ухаживать. Да и пионеров своих к нему пошлю. Все сделают. А за тебя я теперь спокойна. С богом, дорогая, — ласково, но уверенно сказала Александра Сергеевна уже клюющей носом Баб Марте и направилась в сторону кабинета.

Василиса пошла за ней. Да и как было не пойти? Тетка прошла в кабинет, села в потертое кресло и огляделась: «Хорошо, хорошо. Так я себе это все и представляла. Пепельницу бы надо, да и Вам стул какой-нибудь».

«Командует тут еще», — мелькнуло у Василисы. Но она принесла с кухни блюдечко для пепла, стул и две чашки с чайником.

— А кто преставился-то? И за кем ухаживать? — не совсем последовательно спросила Василиса, расставляю чашки на столе.

Александра Сергеевна на секунду задержала руку с горящей спичкой, не донеся ее до сигареты.

— А! Вот Вы о чем! Это я о батюшке Никодиме, что преставился третьего дня при Сийском монастыре.

— Батюшка и пионеры?

— Ну, пионерами я студентов своих зову. Да они не обижаются. Да и грех им