Улыбка на пол-лица - Шамхал Афлатун оглы Маниев

расположились вновь прибывшие зенитчики и танкисты, которые в будущем, к нашему сожалению, тоже будут перевезены на остров «Южный». В конце казармы я увидел спортивный уголок. Оснащен он был хорошо: турник, брусья, боксерская груша, несколько перчаток для бокса и рукопашного боя. Я отделился от своих ребят и с интересом подошел к груше. Нацепил перчатки, висевшие на стене, и провел несколько ударов по мешку. Все пытался вспомнить различные комбинации ударов, которые нас упорно заставлял заучивать Борис Михайлович – тренер секции бокса в институте.

Тут меня окружили несколько «местных», танкисты и зенитчики. Передо мной возникло серьезное, агрессивно настроенное лицо.

Лысый, чернявый парень, атлетически сложенный, с враждебными гневными глазами, уставился на меня прожигающим взглядом. Сзади меня послышались возгласы типа: «Сделай его!», «Убей!». Он взял перчатки, надел их и встал напротив меня. Вокруг поднялся шум, танкисты начали подбадривать своего бойца. Я, в полном недоумении, стоял с опущенными руками. Танкист безо всякого предупреждения набросился, осыпая меня градом ударов. Я отбился. Он бросился снова. Ударил, но промахнулся; затем провел атаку снова, на этот раз его перчатка нашла цель – от удара в переносицу я моментально «проснулся». Танкист был в ярости. Долбанутый псих. Толпа поддерживала своего фаворита – претендента на победу. Он ринулся на меня, я сделал подшаг вперед, поймал его на противоходе боковым правым и на отходе вмазал боковым левым в висок. Танкист остановился, но впал в еще больший гнев. Удар. Левой. Левой. Правой. Размен. Отталкивает. Удар. Размен. Он начал пятиться назад, я улыбнулся. Жадная до жестоких зрелищ тупая толпа перестала кричать и лишь внимательно смотрела. Так прошло несколько раундов. Размены, размены, взаимные беспорядочные удары. Как мне показалось, парень как боец был не очень хорош, просто тупой и агрессивный. Мне повезло. Мы закончили на шести раундах. Разошлись по разным углам. Я снял перчатки, повесил на гвоздь в стене и не спеша, прикусывая подбитую кровоточащую губу, отправился в свой кубрик.

Мои товарищи с учебки, примерно двадцать человек, сидели притихшие. Один из «местных» солдат стоял рядом с одним из наших, Алексеем, плотным, высокого роста – метр девяносто. «Местный» же был примерно метр шестьдесят, похожий на драную, но мощную гиену, коренастый, с бегающими глазками. Он предлагал «выменять» телефон Лехи на свой «тапик». Старые черно-белые телефоны там назывались «тапики». Вообще у телефонов было много названий: «тэха», «тапик», «сотик». Ходить с ними в открытую было запрещено. Их забирали либо срочники, либо контрактники, а мог забрать телефон и кто-то из офицерского состава. Телефоны – единственная отдушина и единственная возможность связаться с родными, успокоить, сказать, что живой и здоровый. Достать новый телефон было очень сложной задачей. Для большинства людей – задачей невыполнимой, поэтому многие ребята не могли позвонить и сообщить родным о своем существовании… Но мы вернемся к «гиене» и Лехе. Наш богатырь с потерянным видом достал свой телефон, дорогой, со всеми наворотами. «Гиена» достал свой монохромный, далеко не факт, что работающий, «тапик».

– Слышь, – бросил «гиена». – Давай меняться! Давай не ссы! Ты что, ссыкуха? Я тебе свой телефон, а ты мне свой.

Леха, опустив смиренно голову, смотрел на обшарпанный, копеечный телефон «гиены».

– Че молчишь-то? У тебя все равно его заберут, а я тебе свой даю. – Помогай мне! Помогай помочь тебе! Аа!? – кричал в лицо Лехе «гиена».

Увидев, что Леха молчит, боится, теряет «свободу», не знает, что сказать и уже готов отдать свою «связь» с домом, я быстро подбежал и влез в разговор:

– Лехин телефон на твой «тапик» не похож, – быстро выдал я. – Обмен тут будет не равноценным.

– У этого «талого» ссыкуна все равно телефон отберут! – тыкая пальцем в сторону Лехи, возразил «гиена».

Из-под его быковатых густых бровей меня сверлил колючий черный взгляд.

– Взамен ничего не дадут! Еще лицо сломают. Понимаешь, ты! Аа!? – добавил он.

– Не факт, что отберут, – ответил я.

– Понимаешь, помочь думаю! – заливался гневом «гиена». – Хочу, чтобы этот черт маме позвонил иногда!

– Давай не будем меняться, – отрезал я.

– Те какое дело? Пусть он говорит, – с наездом, сделав шаг вперед, ответил «гиена».

– Не знаю. Обмена не будет, – стоя на том же месте, спокойно ответил я.

– Я запомнил, – с прищуром высказал «Гиена».

Покосившись и посмотрев мне внимательно в глаза, он ушел.

Позже я узнал, что «гиена» собирал против меня группу людей, хотел наказать – избить дужками от кровати, пока я спал, чтобы я больше не влезал не в свои дела.

Стоило «гиене» уйти, как в кубрике появились танкист, с которым у нас был поединок, и еще три человека. Они стали кричать, давать команду «строиться в шеренгу на взлетке». Мне показалась эта команда совершенно тупой и неубедительной, строиться я не пошел. Один из танкистов сказал, что «надо бы построиться», я ответил: «Мне не надо», и он, потупив взгляд, удалился. Мои товарищи стали строиться на взлетке в одну шеренгу. И тут началось самое интересное: танкист дал команду вывернуть карманы и показать их содержимое. Ребята стали покорно выворачивать содержимое своих штанов и кителей. Показались телефоны, деньги, другие вещи. Подтянулись «местные», и вот уже перед шеренгой стояла целая толпа.

– Че есть у вас, все показывайте! – объявил один из танкистов.

– У вас все равно все отберут. Морды поломают. Поэтому лучше нам отдайте, мы можем и на размен пойти.

– О! вон того малого сапоги – мои! – послышалось из толпы.

Местные солдаты внимательно разглядывали одежду ребят. По их разговорам уже можно было понять, кто что присмотрел для себя, а кто забил вещь на перепродажу.

– В общем, нам все отдавайте, по-хорошему говорю, – продолжал танкист. – Пока мы вас не трогаем.

– Предупреждаем! – послышался крик из толпы местных. – Кто что «зажмет», перейдет на новый этап вафлера!

Тут один из танкистов достал мешок и прошел вдоль шеренги. С печальным видом ребята с учебки складывали туда свои вещи. Местные стали снимать со стоящих кителя, бушлаты и сапоги. Взамен давали старые, протертые, выцветшие добела кителя и рваные бушлаты. Размеры, конечно, были неподходящими. В итоге через пять минут красиво одетые ребята стали походить, скорее, на бомжей, чем на солдат, которые отслужили всего лишь учебку. Я смотрел на этот беспредел и думал: как можно это терпеть – отдавать свои вещи.

Телефоны, которые были единственной связью с домом, она обрывалась напрочь из-за такого проявления трусости и слабости.

Здесь терялось понятие «свобода». Свобода выбора. Остался только страх и не более.

После всего этого их отпустили. Все двадцать человек вернулись в кубрик… Вернулись другими, не только внешне, но и внутренне. В кубрике повисла тишина. Никто не говорил о том, что произошло. В казарме с другой стороны слышались возгласы радости от своих новых приобретений и обновок.

Мы сидели