Цвет моего забвения - Мария Бородина

то, что может сказать точно, — перехватывает номер двенадцать, и я даже благодарна ей за инициативу. Я лучше умру, чем буду объяснять тому, кто не способен понять и постоянно переспрашивает. — Это поможет ей сопоставить обрывки памяти. Она думает, что поможет.

— Конечно, поможет, — с уверенностью говорю я. — Иначе и быть не может. И вам советую.

Я надеваю рюкзак на плечи. В тишине слышится кваканье лягушек, стрекотание мелких насекомых и свистящее сопение Нетти. Сбивчивое и пятнистое, как её кожа.

Ивовые прутья смыкаются над нами, прыгая по ветру. За ними не видно ничего. Непонятно, в какую сторону идти и где искать ориентиры. Ещё более прозаичный вопрос — где искать выход, и есть ли он вообще.

— Мы не з-з-заблудились? — отгадайте, кто подаёт голос первой.

— Нужно было идти вдоль дома, — замечаю я. — Я же вам говорила! Дома полагается строить на хорошем грунте. И мы не сбились бы с пути.

— Думаю, здесь не так много места, чтобы заплутать, — подаёт голос двенадцатая.

— Но мы же потеряли путь! — раздражение переполняет меня.

— Р-р-рано п-п-паниковать, — вмешивается Нетти, и её реплики снова подливают масла в огонь. — М-можем п-пойти н-назад по н-н-нашим следам.

— А это хорошая мысль, — двенадцатая хмурит брови. Они у неё густые, в добрую половину лба. Как у йети.

Сцепляю руки замком. Пальцы больно проминают кожу. Это уже слишком! Надо сбрасывать пустые прицепы — всё равно не пригодятся. Одна я принесу себе куда больше пользы, чем с утяжелением в виде двух пустоголовых, что, как раки, лишь назад пятятся. Открываю рот, готовя возражение, но не успеваю ничего сказать. Потому что в этот момент из зарослей слева вылетает дичайший крик. Волны звука колышут растительность, как ветер, и едва не сбивают нас с ног. Женский голос орёт что-то про грязный рот и святое имя. И про то, что кому-то суждено гнить заживо.

Тишина повисает так же внезапно, как возник крик. Мы переглядываемся.

— Вау, — коротко и бесстрастно комментирует двенадцатая.

Кажется, только она не удивилась. Потому что пятнистая снова вжимается в её рукав и дрожит. А мои глаза, вероятно, напоминают тарелки для пиццы.

— Т-там, — начинает Нетти, указывая дрожащим пальцем в заросли, — к-кто-то есть!

— Капитан очевидность! — издевательски смеюсь в ответ. — Это единственный вывод, который ты можешь сделать?!

— Той женщине, возможно, нужна помощь, — двенадцатая хмурится.

— А мы что, в волонтёры нанимались?! — топаю ногой, пытаясь образумить головотяпок. — Там опасно!

— Ты как хочешь, Принцесса, — громила закусывает губу, — а я пойду. Посмотрю, в чём дело.

— Смотри, не нарвись на охотницу за кишками!

Двенадцатая молча двигает в заросли. Пятнистый балласт мелкими шажочками спешит за ней, словно боясь остаться в одиночестве. Они такие смешные! Как утка, за которой ходит гадкий утёнок, ей-богу!

— Принцесса, — двенадцатая оборачивается и сурово поглядывает на меня, — ты правда хочешь остаться одна?!

Снимаю очки. Мир превращается в скопление чернильных пятен. Лицо двенадцатой сливается с небом.

— Пустоголовые, — коротко комментирую я, отправляясь следом.

Десять

Мы идём сквозь комнаты, заваленные хламом. Нос щекочет столетняя пыль, и Лорна постоянно чихает. В одном из отсеков я вижу крупную кость, обёрнутую тряпками, и едва подавляю приступ тошноты. Возникают шальные мысли о мёртвых городах с выжженными домами и о ковыле, горячем от постядерного солнца. Лорна отшвыривает находку в запаутиненный угол, видимо, заметив моё смятение. Обхожу место, где лежали останки, стороной: так, на всякий случай.

— Десять, — сзади на цыпочках приближается Лили. — Я не хотела говорить, но пока тебя не было, Даша рылась в твоих вещах.

Вот тебе на! Надо будет проверить, всё ли на месте. Хотя, беречь мне нечего: в моём рюкзаке не оказалось ничего интересного.

— Зачем? — недоумеваю я.

— Думаю, спички найти хотела, — пищит Лили. — Только не говори, что это я выдала. Просто я подумала, что так будет честно.

Преодолев разлом в стене, мы входим в наше убежище. Даша болтает ногами на подоконнике, и выглядит так бодро, словно ничего не происходит. Её фигура так массивна, что заслоняет всё окно.

— Ну воооот, — растягивает она, издевательски ухмыляясь. — А ты боялась, Десять!

— Она привела нам Лорну, — Лили опускает глаза и мягко улыбается.

Первым делом я бросаюсь к своему рюкзаку. Откидываю крышку и развязываю шнурки. Язычок пряжки звенит о кольца. Всё на месте. Все двенадцать цветных карандашей, странный блокнот с твёрдой жёлтой бумагой, в котором и написать-то ничего нельзя. И чего здесь Даша искала? Даже вода нетронута.

Вода!

С удовольствием откупориваю крышку и делаю несколько крупных глотков. Прохлада обжигает горло, и мир на мгновение обретает прежнюю яркость. Сквозь негу удовольствия я слышу, как Лили представляет Даше Лорну, и снова говорит что-то о ПТУ для зомби. «Зомби, значит зомби», — отвечает Даша дерзко. Они смеются, словно всё вокруг — иллюзия. Кто знает, может, это действительно мой персональный кошмар?

Я кладу воду на место. Взгляд фиксирует коробочку цветных карандашей и блокнот на дне рюкзака. И тут со мной происходит странная вещь: я словно перестаю себе принадлежать. Руки начинают зудеть и вибрировать. Голову распирают образы. Они не имеют чётких контуров, эмоциональной окраски и оттенков, но желают быть увековечены. Немедленно. Я знаю это.

Дрожащей рукой достаю коробку карандашей и распечатываю её. Открываю блокнот и устраиваюсь на полу, между двух бетонных блоков. Девочки у окна переговариваются, травят анекдоты и шутят. Самое время для анекдотов…

Рука выбирает цвета по наитию. Грифель растирается на бумаге. В верхней части листка разливается кровавое небо. Навстречу ему вырастают столбы кукурузы с зелёными листьями.

— Я думаю, что это — закрытая вечеринка, — хохочет Даша с окна. Голос доносится до меня, словно через слой ваты. — Нас просто хотят припугнуть посильнее. Вот увидишь, Лорна: в итоге окажется, что мы все тут собутыльники!

— В таком случае, это очень дурацкая вечеринка, — Лорна качает головой. — Тут что-то серьёзнее.

Моя рука продолжает протягивать штрихи по желтоватой глади. Красное небо выплёвывает пуповину: толстую, как шланг от пылесоса. Её конец, увитый венами, тянется к новорожденному ребёнку, лежащему средь зарослей. Пальцы бросают карандаш, выбирают коричневый цвет и вырисовывают чуть поодаль собаку. Она словно болтается в невидимом гамаке между двумя стеблями. Потом я снова беру красный и безжалостно распарываю ей брюхо глубокой раной.

— Десять, — Лили подходит ко мне, но я почти не слышу её. — Ты что это делаешь?

— Что?

Я поднимаю на девочку глаза. В объятиях серых стен с продранными обоями, она — словно часть другого мира. Лили улыбается мне: чисто и наивно, как все девочки её возраста. Светлые кудряшки дрожат у её висков.

— Рисуешь? —