Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова

конюшни, передать Василию Чулкову то немногое, что сказал мне посланец, и уехал вместе с ним.

— Почему именно Чулкову?

— С ним я сошёлся ближе всего. Господа не слишком меня жалуют. К тому же он мужик трезвого поведения, надёжный и спокойного нрава.

— Допустим. Что было дальше?

— Иноземец привёз меня в какую-то избёнку в лесу, где ждал второй, и они оба сразу же уехали, оставив меня одного с Её Высочеством.

— Её Высочество была и впрямь больна?

— Да, ваше превосходительство. Она оказалась без памяти, и у неё был сильный жар.

— И как же вы её лечили?

— Я не лекарь, ваше превосходительство. И никаких снадобий у меня не было. Я лишь поил её отваром проскурня, кормил, когда в себя приходила, и молился о здравии.

— Чем вы её поили? — Ушаков, кажется, даже сбился с мысли от удивления.

— Проскурень — травка такая целебная, меня матушка в детстве лечила, когда хворал. Она возле избы росла, целая поляна. Морозом её уж побило, но я собрал. Печь топил и заваривал.

— То есть вы оставили больную цесаревну без лекарской помощи, потчуя варёным сеном и молитвами? Вы понимаете, что если бы она преставилась от ваших забот, вам бы прямая дорога на плаху была?

— Я помогал как умел, ваше превосходительство. Не мог же я бросить её одну и уехать за лекарем, я бы и избёнку эту после не сыскал. И потом, разве вы не верите во всемогущество Господне, его милость и силу молитвы?

Ушаков усмехнулся, в глубине глаз мелькнула некая искра, как если бы, сев играть в шахматы с сопливым мальчишкой, он внезапно обнаружил достойного противника.

— Хорошо. Что было после?

— Потом приехал Василий Чулков, Её Высочество уже чувствовала себя гораздо лучше, опамятовалась, и через несколько дней мы отвезли её в Александрову слободу.

— Когда это случилось?

— Не знаю, ваше превосходительство. Я дням счёт не вёл.

— Её Высочество уехала из Покровского шестнадцатого ноября, а в монастырь явилась четырнадцатого декабря. Выходит, она месяц болела в избе среди леса?

— Должно быть, так и есть, ваше превосходительство.

— Почему же Чулков не приехал за вами сразу?

— Мальчишка оказался малохольным и передал ему мою просьбу лишь через несколько дней. И потом, он ведь не знал, куда именно надо ехать. Человек, с которым я отправился, очень плохо говорил по-русски: всё повторял «изба», «лес» да «горячка», а больше толком ничего и не сказал. Просто удивительно, что Чулков всё же сумел нас найти. Не иначе, Пресвятая Богородица его вела.

Алёшка перекрестился на висевший в углу образ. Весь страх куда-то делся. Он был сосредоточен и напряжён, чувствуя себя лисицей, что петляет между деревьев, пытаясь сбить со следа свору гончих.

— Складная история. — Ушаков улыбнулся, вокруг глаз собрались ласковые морщинки. — Да только вряд ли правдивая… Подите-ка сюда, дружочек.

Он взглянул куда-то через Алёшкино плечо, и тот невольно обернулся. Из дальнего угла, где сидел, как он думал, копиист, что вёл протокол, одетая в кафтан, кюлоты и треуголку, подходила Анна Маслова.

* * *

Очень прямо удерживая спину, Анна села на лавку возле генерала. На Алёшку она не смотрела.

— Вам знакома сия девица? — спросил Ушаков.

Алёшка весь закостенел от напряжения.

— Да. Это фрейлина Её Высочества, Анна Демидовна Маслова.

— Чудесно. Анна Демидовна, вы слышали, что рассказывал сейчас Алексей Григорьевич?

— Да. — Голос у Анны был ровный и бесстрастный, словно она говорила во сне.

— Сказанное им правда?

— Нет.

— Нет? — Ушаков изобразил удивление. — А как же было на самом деле?

— На самом деле Её Высочество получила письмо из Ревеля от своего любовника, который предлагал ей вместе с ним бежать в Париж, и отправилась во Францию.

— Откуда вы узнали об этом? Вам рассказала сама Её Высочество?

Губы Анны изогнулись в недоброй усмешке.

— Я рожей не вышла в конфидентах при ней состоять. Подслушала.

— Кто-то может подтвердить ваши слова? Кто ещё кроме вас знал об этом?

— Мавра Чепилева. Больше Елизавета ни с кем побег не обсуждала.

— А сами вы с кем-то говорили о том, что узнали?

Лицо Анны едва заметно скривилось.

— Да. С Алексеем Григорьевичем.

— Зачем? — Голос Ушакова звучал ровно, но в чертах на миг мелькнула досада.

— Он любовник Елизаветы и очень переживал её отъезд, полагая, что она собирается принять постриг. Я хотела его утешить.

— И что же было потом?

— Узнав, что Елизавету на границе ждут ваши люди, Алексей Григорьевич уехал.

— Куда?

— Догонять её, чтобы вернуть назад.

Алёшка не сводил глаз с её лица, всё пытался поймать взгляд, но Анна смотрела только на Ушакова.

— Ну, что скажете, Алексей Григорич? Где же всё-таки была Её Высочество целый месяц после отъезда из Покровского? — Ушаков глядел на Алёшку с неким подобием сожаления, словно шахматист, который так наслаждался партией, что даже жаль ставить противнику мат.

— Это ложь, — тихо ответил тот, наклонив голову. — Всё было так, как я рассказал. Анна Демидовна ненавидит Её Высочество и пытается оболгать.

— Зачем?

Казалось, Ушаков забавляется. Алёшка стиснул зубы.

— Анна Демидовна наперекор воле своих родственников вышла замуж за человека низкого происхождения и надеялась этой ложью заслужить благодарность Её Величества, чтобы выпросить разрешение на брак.

Анна, наконец, подняла на него глаза. Взгляды встретились, и Алёшке почудился лязг скрестившегося оружия.

— Анна Демидовна?

— Я сказала правду!

— Алексей Григорьевич?

— Правду говорю я!

Они вцепились один в другого глазами и уже не отводили их, не мигая уставившись друг на друга. Алёшку жгло её ледяной яростью и презрением, но он лишь ниже наклонял голову, исподлобья глядя ей в лицо. Он никогда не был отчаянным храбрецом, уверенным в себе вожаком, способным командовать людьми, но сейчас чувствовал, как в этом поединке взглядов собралась воедино вся внутренняя его сила, о которой даже не подозревал.

И Анна дрогнула. Моргнула раз, другой и, наконец, отвела глаза.

Алёшка тяжело, словно после бега, дышал весь в поту от неимоверного напряжения.

— Я сказал правду, — повторил он тихо.

Анна промолчала.

— Когда два свидетеля говорят разное, решить, кто прав, поможет только пытка, — отозвался Ушаков. — Сейчас вас отведут в каземат, а через два дня мы вновь поговорим. Подумайте, Алексей Григорич, чего ради вам терпеть такую муку.

* * *

Ушаков встал, подошёл к двери и выглянул наружу.

— Протасов! — позвал он дежурного преображенца, что мыкался возле расспросной. — Уведи.

Анна быстро взглянула на человека, сидевшего рядом. Он смотрел в упор — лицо бледное, в тёмных глазах горечь и укор.

— Жалеешь, что спас мне жизнь? — с вызовом бросила она едва слышно.

— Нет. — На красивом лице